Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Он развернул трубочку и углубился в чтение.

— А, прекрасно, чёрт возьми. Ну, Иргаш, теперь ты получишь ещё кое-что. У тебя заведутся денежки, и ты сможешь подарить своей тонкостанной и крутобедрой... как её... Дильаром... шёлковые шальвары... Они очень подойдут к её нежной коже...

Это были последние слова Чандра Босса. Правила требуют от разведчиков стойкости, непреклонности и, самое главное, подавления чувственных страстей. Чандра Босс нарушил правила. Чандра Босс ошибся.

Сидевший поодаль

Касымбек только видел резкое движение Иргаша. Без крика, без стона Чандра Босс рухнул в очаг, как бревно, взметнув столб пепла и золы. Иргаш стоял, покачиваясь над чуть вздрагиваю­щим телом.

— Что ты наделал? — сказал Касымбек. Его слезя­щиеся глаза, запрятанные в щёлки опухолей, горели любопытством.

Иргаш резко повернулся к нему, сжимая в руке длинный нож. По синей стали лезвия сбегала рубиновая капелька крови.

— Не подходи! — кричал осатанело Иргаш. Лицо его перекосилось от дикой ярости, глаза бегали.

— Хм, — просипел Касымбек, — не шуми! Крепкий удар! Острый нож!

— Месть! Месть! — взвыл Иргаш. Он метался, как безумный. — Я отомстил. Я прирезал паршивую собаку.

До сознания Иргаша сейчас ничего не доходило, он упал на землю, и всё тело его сводили судороги. Касым­бек наклонился и вырвал из его руки нож.

— Ещё порежешься, мальчик, — усмехнулся он.

Иргаш тупо смотрел на него.

— Болван ты, — сказал Касымбек и, вскинув бород­ку, покосился на труп, нелепо завалившийся в очаг, с перекинутыми через его стенки ногами в мягких сапо­гах. — Один Чандра Босс знал, что дальше делать, один он знал смысл слов. Он звено цепи. Ты сломал звено цепи. Теперь связь дел и событий оборвалась. Делу ислама ты, Иргаш, принёс вред.

— Он мне причинил стыд, и я кровью смыл стыд.

— Э, да ты совсем дурак. Я дело тебе говорю!

Только теперь Иргаш стал приходить в себя. Он глянул на труп Чандра Босса, и неприятный зуд пополз по его спине. Привычка убивать не вытравляет страха перед жертвами. Труп явно внушал страх Иргашу, и он, поёживаясь, точно от холода, пробормотал:

— Где моя лошадь? Я уеду.

— А что ты скажешь господину Мохтадиру Гасан-эд-Доуле Сенджаби?

— Пусть провалится в преисподнюю.

— Скорее он тебя, Иргаш, туда отправит. Руки у него длинные.

Затравленным зверем Иргаш глянул на ворота ко­нюшни, где стоял его жеребец.

— Не забывай, Иргаш и я тоже рука господина.

Иргаш вздрогнул. Он совсем обмяк, обессилел. Ру­ки его повисли, как плети, рубаха на груди намокла.

— И я знаю, что надо делать с такими, как ты.

Видя, что Иргаш молчит, Касымбек сказал:

— Тебя схватят сейчас, разденут догола и посадят на кол. И ты будешь подыхать жалкой смертью и день и ночь и ещё день. Ты знаешь это?

— Знаю, — едва шевельнул губами Иргаш.

— И ты знаешь,

что у меня нет иного выхода. Если меня спросит Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби: «Слушай, Касымбек, что ты сделал с убийцей?» Что я скажу? Неужели он поверит, если я скажу: «Этот про­клятый убийца убежал»? «Как убежал? Из твоей курганчи убежал? Не верю! Ты, Касымбек, такой же убий­ца, как и Иргаш! Эй, возьмите его!» — скажет Мохтадир.

Иргаш даже не поднял голову. Он громко сглотнул слюну.

— И тогда меня посадят на кол! — добавил Касым­бек.

Иргаш молчал.

— Но я великодушен. Мне жаль, если из-за какой-то английской собаки погибнет такой могучий джигит... — Помолчав, он спросил: — У тебя есть золото?

С готовностью Иргаш протянул Касымбеку коше­лёк.

— Э нет, дёшево ты ценишь себя и свою душу. Ты дашь мне триста червонцев. Пиши расписку, — Касым­бек наклонился к резному шкафчику, стоявшему у дере­вянного помоста, где он сидел, и вынул калямдон. — Пиши.

— Да, ты поедешь и привезёшь сюда свою... Видно, она красавица, коль ты убил из-за неё англичанина.

— Но она жена моя,— ужаснулся Иргаш.

— Ты дашь ей развод... Она оказалась плохой же­ной, и ты дашь ей развод.

— Но... я не отдам её...

— Отдашь!

— Я убью её!

— Не посмеешь! Слушай, мальчик, что я говорю. С тобой поедут мои махрамы в горы. Ты передашь им верблюдов и груз.

— Но... Я сражался за них... я убивал. И меня могли убить.

— Ты передашь им всё... Понял?..

— Это несправедливо.

— Это выкуп за жизнь англичанина.

Глаза Иргаша бегали, он то прижимал руки к груди, то отнимал их.

— Я скажу господину, что он, — и Касымбек, поморщившись, мотнул головой в сторону очага, — умер... скажем, от... почечных колик, а? Но если ты не испол­нишь...

— Будет исполнено, — со стоном Иргаш поклонил­ся Касымбеку.

— Не вздумай замахнуться на меня... Я не таким, как ты, обрезал нить жизни.

Снова Иргаш поклонился, хотя глаза его искали нож,

— Повтори, что господин Мохтадир велел сказать это­му, — и Касымбек мотнул головой в сторону очага.

— Он приказал передать: «Пусть скачет к Энверу, передаст письмо, и с богом да начинают!»

— Дай мне письмо.

— Зачем оно вам?—Иргаш испуганно посмотрел на очаг. В сумерках нелепо торчали сапоги и, казалось, шевелились.

— Пойди принеси его.

— Но оно в руке, а вдруг он... он меня... схватит.

— Ты же сам говорил: удар беспощаден. Принеси сейчас же.

Медленно, очень медленно, едва передвигая ноги, Ир­гаш доплёлся до очага. Он долго стоял над телом, не решаясь прикоснуться к нему. На измазанном, поч­ти чёрном лице Чандра Босса смотрели из темноты широ­ко открытые, словно удивлённые, глаза.