Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Ей хотелось плакать. Мать стоит на своем, раны на ногах болят. Физический ужас испытывала молодая женщина при мысли, что придётся идти до погранзаста­вы пешком. Да есть ли теперь кто-нибудь на заставе?

Всё же утром на рассвете она уйдёт.

Обедали все вместе. На этот раз Хаджи Акбар даже не ворчал, а проявил в некоторой мере любезность. Он пытался грубовато заигрывать с Жаннат, но, встретив отпор, вернулся к своему излюбленному месту у хауза. Он долго беседовал с начавшими появляться к вечеру во

дворике какими-то людьми, которых старушка безмолвно пропускала в калитку и так же безмолвно выпускала.

После вечернего намаза старушка снова начала доказывать Жаннат, что Хаджи Акбар — человек хороший.

— Поди к нему! — сказала Раима. — Стели постель.

— И это говоришь ты мне, матушка. Он тебя подго­ворил.

— Что ж такого... Только дурак встанет между женой и мужем. Он тебе муж.

— Нет.

— А какой хороший человек. Он даже не рассердил­ся на твои слова... Правильно говорится: медная голова у мужчины лучше золотой головы у женщины...

Озноб пробежал по спине молодой женщины.

— Ни за что!

— А какой доброты человек! Смотри!

И Раима, развернув тряпочку, показала дочери золо­тые монеты.

— Вот эти пять червончиков «суюнчи» он дал, когда приехал... О друг божий! Он сказал: «На, матушка, вот вам подарочек. Только прошу никому не говорить, что я здесь! Никому». Да, да, а вот эти два он подарил мне за то, что я его холила, кормила... А вот ещё десять — но­вое «суюнчи», чтоб я тебя уговорила, преодолела твоё упорство, доченька.

— Мама! — горя от возмущения, только и могла сказать Жаннат.

— Что ты кричишь «мама, мама!» Ты посмотри, какие они жёлтенькие да гладенькие. Приложи монетку к щёчке... Так и ласкает душу. А как сияют!.. Никогда я не видела золота, доченька, а вот довелось на старости лет. Разве твой отец Хакберды видит такие деньги?! Только серебро видит, да и то са-мую малость... Плю­нуть только... А я теперь богата... богата.

И трясущимися руками Раима перебирала жёлтые кружочки, гладила их, и слёзы счастья катились по её щекам, падали на морщинистые иссохшие груди, виднев­шиеся в прорехе платья.

— Боже! — простонала Жаннат. Ужас, жалость, го­ре, любовь — всё пере-мешалось в её душе. Но вдруг Жаннат вздрогнула. В неразборчивом лепете беззубой старухи прозвучали слова, мгновенно вызвавшие тревогу.

— Что? Что вы сказали, матушка?

— Такой добрый человек. Я ему сказала... про твои слова: что ты хочешь пойти на заставу... искать крас­ного командира.

— Боже, мама, что вы наделали? Мне надо бежать. Он убьёт меня...

Она вскочила и выбежала во двор. При свете чирага Хаджи Акбар беседовал у хауза с какими-то людьми в чалмах. Стараясь не шуметь, согнувшись, Жаннат скользнула к калитке и открыла её.

— Куда? — Калитку загородил вооруженный чело­век, и Жаннат почувствовала,

что сильные руки держат её за плечи.

Её подтащили к хаузу. Все поднялись и смотрели на неё.

— Крикнешь, — сказал Хаджи Акбар, — конец тебе.

— Вот эта? — спросил один из сидевших на паласе.

— Да, господин Нукрат, — пробормотал Хаджи Акбар, — побежала... какая скорая.

— Что хочешь с ней делать? Она, я слышал, опасная.

— Ты куда побежала, потаскуха?

Жаннат молчала.

— А она красивая! — вдруг вмешался Нукрат. — Такую красивую нельзя убивать...

— Подожди, — заметил другой. Он тоже не спускал глаз со слабо освещённого лица Жаннат, — мы её запрём.

— Правильно, — воскликнул Нукрат, — в нашем поло­жении шум опасен. Вот мы уедем за реку, а тогда, Хад­жи Акбар, делай, что хочешь.

И Жаннат заперли в хлев.

Она кинулась к двери и изо всех сил забарабанила в неё кулаками. Молодая женщина стучала и кричала до тех пор, пока не раздался тихий голос Раимы:

— Что ты кричишь?

— Выпусти меня, мама.

— Не кричи. Надо слушаться мужа. Вот посиди нем­ного, подумай.

— Мама!

Но шаркающие шаги медленно удалялись. Жаннат заплакала.

Глава двадцать девятая. РОЗЫ ГОСПОДИНА КАСЫМБЕКА

И маленький камень разбивает большую голову.

Пословица

Соловей живёт в саду, сова — в развалинах.

Всякий создаёт жилище по своему обычаю.

Саккоки

У древней бальджуанской дороги, на высоком красном холме стоит курганча — усадьба. Вернее надо сказать, стояла. Сейчас, кроме груды глины да обрушенных стен, среди которых по ночам кричит птица горя байкуш, там ничего не осталось.

В те давно минувшие дни дом на красном холме стоял — и не только стоял, а грозил всей долине, всем дехканам и пастухам на много вёрст кругом. Его обхо­дили далеко, хотя единственная удобная дорога проходила мимо его слепых стен с пробитыми в них отверстия­ми-бойницами. Хозяин дома пользовался дурной славой: поговаривали упорно, что он любил заглядывать в чужие перемётные сумы и кошельки, впрочем не столько сам, сколько лихие джигиты, его слуги. Но, пожалуй, самое страшное — дом считался обиталищем махау — проказы. А махау поопаснее разбойников. Можно по крайности примириться с потерей нескольких десятков рублей или сотни-другой аршин ситца, но от проказы нет избавле­ния...