Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

— Откуда? Из трудов самого Абу Али ибн-Сины. Он также писал, что человек с большим животом, короткими пальцами, с круглым лицом и мясистым лбом, — недостаточен по уму и рассудку.

Но Амирджанов фыркнул и, подгоняя коня камчой, начал пробираться вперед, хотя дорога по-прежнему оставалась чрезвычайно узкой и на ней два всадника могли разъехаться с трудом. Когда ему удалось обо­гнать бойцов, он крикливо обратился к Файзи.

— Не туда, не туда... Зачем вы спускаетесь?.. Товарищ Файзи, не надо спускаться.

Но Файзи, по указанию Алаярбека Даниарбека, повернул коня на едва заметную головоломную тропинку, крутыми уступами в пластах гранита сбегавшую к ревущему потоку реки Шинк. Конь Файзи, испытанный в горных походах, уверенно ставил свои маленькие твёрдые копытца в расщелины и впадины среди

скал и кам­ей и бережно нёс своего хозяина по почти отвесному обрыву на дно пропасти. С поразительной легкостью скользил по оврингу конек Белок, точно изящная козуля парила на тёмном фоне малинового гранита. А так как Алаярбек Даниарбек, продолжая сообщать Файзи важные сведения о горных дорогах, говорил, а говорить он умел только отчаянно размахивая руками, кругя влево-вправо головой, раскачиваясь в седле всем туловищем взад-вперёд, то только чудом можно объяснить, как его Белок мог удерживать равновесие и не сорваться вместе с хозяином в бездну. Бойцы отряда сидели на своих конях как влитые, и лица их сохраняли спокойствие и хладнокровие, хотя у некоторых непривычных к горным тропам степные кони, ступив ногой на шатающийся камень начинали дрожать мелкой дрожью и внезапно покрывались испариной. Доктор, скептически поглядывая на вероломную тропинку, пробормотал: «И здесь можно проехать?», на что ехавший передним Курбан обернется, показал в улыбке молочно-белые зубы и сказал: «Катта юль!» то есть «Большая доро­га!» Ничего не оставалось после такого неопровержимо­го довода делать, как остаться в седле и довериться коню. Но недаром коня доктору выбирал в свое время всеведущий Алаярбек Даниарбек. Животное отлично выдержало первый горный экзамен и на всём опасном спуске ни разу не споткнулось и не оступилось. Доктор помнил совет: «Отпустите повод и держитесь крепко в стременах...» Только раз он обернулся назад на страш­ное сопение и воркотню. Он увидел коня без всадника, а из-за лошадиного крупа выглядывала красная, пот­ная, круглая физиономия Амирджанова, и бегающие, напряжённые глазки в щёлочках между толстыми лом­тями жира... Амирджанов не решился вверить свою драгоценную жизнь коню. Он решил, что спокойнее спускаться пешком. Но тро-па, похожая на чудовищную лестницу великанов, оказалась малоприспособленной для коротких пухлых ножек толстяка, и он испытывал адские страдания. Дрожь под коленками, вызванная не то физическим напряжением, не то просто боязнью высоты, заставляла Амирджанова ежеминутно останавливаться. Он робко оглядывался на напиравшего сзади добро­душнейшего бойца-гончара Кадыржана из Гиждувана, ехавшего на здоровенном мерине, утирал обильно лив­шийся по лицу и шее пот и умоляюще бормотал: «Не­мно-жечко, только немножечко дайте отдохнуть». Гончар Кадыржан снисходительно улыбался и глазами по­казывал вниз на тропинку, по которой растянулись фи­гурки спускавшихся далёких всадников. Сам гончар Кадыржан никогда дальше ровных, как стол, окрест­ностей Гиждувана и Бухары в своей жизни не выез­жал, горы для него были в диковинку, дорога по ска­лам и обрывам трудна и коварна, но со свойственным восточному человеку спокойствием и презрением к смер­тельной опасности он взирал на всё с величайшим лю­бо-пытством и интересом, порой восхищаясь и пора­жаясь то каким-нибудь фантастической формы утёсом, напоминающим гиждуванского муллу-имама в громад­ной чалме, то водопадом, в водяной пыли которого сия­ла всеми красками радуга, то пропастью, на дне кото­рой белели кости, кто их разберет, то ли лошадиные, го ли человечьи...

Три часа спуска, три часа невыносимой пытки. Совершенно разбитый, с нестерпимой болью в голове, с судорожно бьющимся сердцем, с саднящими ногами сидел Амирджанов на камне на берегу чудесного бирю­зового озера и никак не мог прийти в себя. Он чувство­вал такую разбитость, что не мог шевельнуться. Ему казалось, что он совершил подвиг, равного которому не совершал ещё никто и никогда. Но обведя глазами зелёную, всю в цветах луговину, на которой отряд распо­ложился на отдых, он увидел коней, бодро, как ни в чем не бывало, щипавших траву, и бойцов, оживлённо разговаривающих и даже смеющихся. Что неприятно поразило Амирджанова — никто не разводил костров, не было никаких признаков, что отряд остановится на длительный отдых после столь тяжелого, как показалось Амирджанову, перехода. Превозмогая

боль в коленных суставах и жжение в седалище, он пошёл искать Файзи и обрадовался. Файзи лежал в тени под скалой, лицо его носило следы большого утомления. «Ну, значит, — поду­мал Амирджанов, — мы дальше сейчас не поедем». И он повторил мысль вслух:

— Значит, дальше не поедем?

Около Файзи сидел Алаярбек Даниарбек и, оживлен­но объясняя что-то, чертил на песке какие-то линии и кружочки.

— Вам, Алаярбек Даниарбек, только карты чер­тить, — улыбнулся доктор. Раздевшись, он сидел за кам­нем у самой воды и, подставив спину солнечным лучам, загорал. Его Амирджанов и не заметил сначала.

— Немножко знаем, — ответил не без самодовольства Алаярбек Даниарбек. — Немножко анжинер. Пантелей­мон Кондратьевич учил.

— Так ты говоришь, мы пройдем там через хребет? А ты дорогу не напутаешь? — спросил Файзи.

На лице Алаярбека Даниарбека возникло выражение такого пренебрежительного недоумения, что Файзи только улыбнулся. Теперь Амирджанов счёл необходимым вмешаться:

— Хорошо бы сейчас пообедать.

Изумленно Файзи поднял голову. Увидев толстую распаренную физиономию Амирджанова, он покачал головой.

— Мы спешим, товарищ Амирджанов, мы сейчас поедем дальше.

Весть ошеломила Амирджанова и привела в дрожь. Раздраженным тоном он заговорил, встав в позу оратора на собрании:

— Я имею высказать три основных положения. Пер­вое — меня удивляет, почему мы свернули с приличной, удобной дороги на опасную тропу и едем вместо Ягноба неизвестно куда. Второе — я не понимаю, почему нужно доводить людской и конский состав отряда до полнейше­го изнурения. Третье — на каком основании вы, товарищ Файзи, игнорируете меня, военного комиссара, человека, имеющего заслуги перед революцией и свободой? Чет-вёртое...

— Простите, — кашлянув, неторопливо прервал его речь Файзи. — Кажется, вы сказали, что у вас только три положения, а сейчас вы начали четвёртое. Я боюсь — у вас много ещё найдётся положений, а мы спешим...

— Я требую, — крикнул Амирджанов, и голос его перешёл в фальцет, что было очень странно при его грузной фигуре, — я сейчас же требую повернуть отряд на главную дорогу и идти по намеченному марш­руту.

Тогда Файзи поднялся и подошел к доктору.

— Брат мой, вы, кажется, хотели искупаться... Купай­тесь, мы сейчас уезжаем.

— Я быстро! — проговорил доктор и тихо добавил: — Но с ним нелегко. Ему не место в отряде.

— Спутником слепого будь, спутником бессердечно­го не будь, — подсказал Алаярбек Даниарбек.

— Но что делать?! У него мандат. А нос свой не от­режешь, если даже он вонючий.

Через минуту доктор плыл уже, отдуваясь и фыркая, по озеру. Его тело легко скользило в глуби тёмно-синей, удивительно прозрачной воды.

Следя глазами за плывущим доктором, Файзи вер­нулся к своей скале.

— Товарищ Амирджанов, я не собираюсь отнимать у вас ваших заслуг, но партия большевиков доверила отряд мне, рабочему Файзи. И я отвечаю за него и за жизнь бойцов.

— Что касается дороги, — почтительно, но с явной издёвкой вставил Алаярбек Даниарбек, — то дорог много в горах.

Файзи подошел к бойцам.

— Ну как, отдохнули?

— Отдохнули! — раздались голоса.

— Что ж, давайте, друзья, подтяните подпруги и садитесь на коней. Поедем дальше, а вот он, — и Файза показал на Алаярбека Даниарбека, — поведёт нас...

Вскоре кони весело бежали по широкому плоскому берегу горной реки. Они только что спустились с круто­го перевала, носящего странное название «Ушёл — не ушёл», и им предстояло через несколько минут снова взбираться на подъём, ведущий, по мнению Алаярбека Даниарбека, «к господним ангелам» на четвёртое или шестое небо.

Крутой подъём начался.

Места пошли далёкие и глухие, Тропа металась и прыгала среди титанического нагромождения вершин, скал, утёсов.

Появление всадников отряда навело панику на жи­телей крохотного селения. Они сначала попросту попря­тались среди гигантских камней, заросших засыпанным розовыми и желтыми цветами шиповником, и только плач детишек выдавал их, показывая, что есть еще здесь жизнь среди голых и угрюмых скал. Весь горный киш­лак состоял из пяти-шести очень длинных двухэтажных построек. В каждой из них жило по несколько больших семей.