Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Доктор молчал.

— Почему? Почему легче разбить камень, чем про­бить кору человеческого сердца? Почему трудно так убе­дить их? — Файзи проводил глазами медленно удаляю­щиеся серые фигуры. — Почему, когда им объясняешь, что мы, советская власть, принесли им свободу и жизнь, что теперь с помощью Красной Армии они легко прого­нят и бека, и арбоба-помещика, и всех баев... И что же... Вот слушали они меня сейчас, слушали — и ушли... Тя­жело!

Хмыкнув, Амирджанов убежденно заговорил:

— Аллах! И вы разговариваете с ними. Ведь, когда Ноев ковчег плавал в здешних местах, они жили так, как живут сейчас

в грудах камней, и душа у них каменная, и ум у них каменный. Разве они, невежественные, отли­чаются от животных? Им бы пожрать жирного да жир­ную жену, чтоб плодиться, как волкам. Вот их мечты. Пфуй! Они и омовений не совершают. А в отношении помещика? Помещик им нужен, без помещика они окончательно превратятся в зверей. Если их не заставлять работать, они из своих нор не вылезут, а так и помрут там во тьме. Нечего с ними возиться. Все они дикари... Ещё сюда бас-мачей приведут. Лучше поскорей нам уехать.

Быть может, Амирджанов ещё долго разглагольство­вал бы со своим городским высокомерием, если бы его не прервал Юнус, подымавшийся по ступенькам:

— Вы учёный человек, грамотный человек, а говорите паскудные слова. Ещё называетесь комиссар. Разве так комиссар говорит! Вот старики дехкане рассказывали мне, удивлялись. Оказывается, тут всю зиму, всю весну по кишлакам ездит один агитатор. Всюду митинги, со­брания созывает, с народом говорит: «Вы эмира прогна­ли, свободу получили, а теперь новый эмир к вам при­ехал, незванный, непрошенный, Энвербей. Народ заму­тил, войну поднял. А вы, вместо того чтобы его прогнать, ему ноги целуете!» И не боится никого агитатор. И не то удивительно, что он такие слова всюду говорит, а то, что этот агитатор, как сказали старики, слабая женщина, совсем девчонка. А такая храбрая, что Ибрагимбека не испугалась и чуть его по её слову народ было не схватил. Да убежал он. Такая та женщина смелая, что пастухи и дехкане её оберегают, и басмачи сколько ни ищут, пой­мать не могут. А ты, Амирджанов, мужчина, а басмачей боишься...

По мере того, как говорил Юнус, лицо Амирджанова посерело и обмякло. Он весь сжался под презрительным взглядом этого простого ремесленника.

— Что ты видел в долине, друг? — слабым голосом спросил Файзи.

— Там идёт большая война...

Юнус вытащил карту и начал рассказывать.

Всё больше Петру Ивановичу нравился Юнус. Рань­ше казался он ему каким-то деревянным, грубым, а сей­час, вслушиваясь в его слова, вглядываясь в, его лицо, доктор всё больше находил в нём живого, острого ума. «Ого! Су-мел так просто поставить на место Амирджа­нова. Молодец Юнус!»

Лоб мыслителя с чуть заметными бороздами морщин, тяжёлая челюсть, прячущийся в густой чёрной раститель­ности подбородок, энергично выпирающий вперёд под брезгливо с большим достоинством выпяченными власт­ными губами, всегда кривившимися чуть иронической улыбкой, которая тонет в длинных усах. Та же ирония в беде и веселье светится в серых, острых, до стального блеска, глазах. «Лицо человека сильной воли, изумитель­ной непреклонности, — думает Пётр Иванович, — голова барса, одухотворённая блеском человеческого разума, кипящего под несокрушимо толстыми костями черепа. Таким черепом, кажется, можно пробить стену, и может быть, такое впечатление создается взглядом, брызжущим расплавленным металлом, никогда не избегающим столк­новения,

ничего не боящимся, ничего не жалеющим. Из бездны зрачков вырывается холодный огонь. Наверняка, когда в эмирской Бухаре выводили такого на площадь казней, он, не дрогнув, смотрел на дергающиеся в лужах крови тела своих друзей и, когда очередь доходила до него самого, гордо поднимал голову и говорил презри­тельно: «На, мясник!».

Особенно понравилось Петру Ивановичу спокойствие, с каким Юнус поставил на место Амирджанова. Военком в крайнем раздражении ушёл. Даже на спине его можно было прочесть, что он оскорблён, обижен, разозлён.

С возвышения открывался широкий вид на площадь перед мечетью, украшенную громадным чинаром. Однако большая дорога была закрыта вереницей хижин. Только между двумя из них оставался неширокий проход.

Сидевший лицом к этим домам, Алаярбек Даниарбек вдруг странно как-то крякнул, вскочил и бегом бросился в проход. Файзи, Юнус и доктор удивленно смотрели ему вслед.

Почти тотчас послышался за углом шум перебранки, и между домами по-явился Алаярбек Даниарбек. Он вёл под уздцы лошадь, на которой сидел энергично бранив­шийся Амирджанов.

— Ты сумасшедший! Как смеешь ты! — кричал он.

— В чём дело? — резко спросил Файзи.

— Товарищ Файзи, прикажи ему слезть с коня и не ругаться. Ядовитая роса выступает на его языке.

Выяснилось, что Алаярбек Даниарбек заметил, как в проход между хижинами проехал верхом Амирджанов.

— Зачем он поехал один? Куда он поехал? — серди­то ворчал Алаярбек Даниарбек. — Зачем поехал?

— Да уймите его, дурака! Болтуна только плеть заставит замолчать, — протестовал Амирджанов,

— Вы зачем выехали, Амирджанов? Ведь я прика­зал никому не отлучаться из кишлака, — сказал Файзи.

— К тому же дело идёт к вечеру, — заметил доктор, — вас быстро взяли бы на мушку.

— Во-первых, я не ваш подчиненный, — Амирджанов показал на Файзи, — а во-вторых, что же, я и коня по­поить не имею права?

— И для этого взял оба своих хурджуна? — точно невзначай бросил Алаярбек Даниарбек.

— Что ж, по-твоему, я хотел сбежать? — рассвирепел Амирджанов и тут же осёкся, поняв, что сказал глупость. Передохнув, он продолжал совсем другим тоном: — Вы не смеете!.. Он не смеет! — Амирджанов накинулся на Алаярбека Даниарбека. — Я член партии, а ты беспар­тийный, я военком... Да как ты посмел меня тронуть, я тебя...

— Э, какой умный! Сколько доводов, сколько оправ­даний. Только плохой ты хитрец, Амирджанов. Сто кув­шинов хитрости ты слепил и все без ручки. Вот подожди, дорогой, наступит час — и тебя похоронят, и провожатые уйдут с кладбища, и к тебе явятся два ангела, и тебя до­просят в могиле, выяснят твои мысли...

— Не смей — взвизгнул Амирджанов, и его обрюзг­лые щеки затряслись, точно студень. Он прыгал на своих коротких ножках, напирая большим животом на Алаяр­бека Даниарбека, но тот ничуть не намеревался усту­пить.

— А почему ты, господин хороший, воскликнул, уви­дев меня: «Я сгорел», а?

— Тише, тише, — заволновался Файзи, — не надо, то­варищи. Сейчас ссора для нас хуже чумы. Кругом вра­ги! А вас, товарищ Амирджанов, я прошу не отлучаться в одиночку. Опасно!

Но Амирджанов никак не мог успокоиться. Только подоспевший ужин прекратил спор.