Набат. Книга вторая. Агатовый перстень
Шрифт:
Над поймой Тупаланга стелется тонкая песчаная пыль, сдернутая с сухих лессовых обрывов горным свежим ветром. Другой берег чуть виден. Кустики джиды и ивняка трепещут и серебрятся. Жёлтые, похожие цветом на густой поток охры с рёвом катятся воды непреодолимого Тупаланга, нестерпимо блестящего под полуденным солнцем.
Объезжая берега и расставляя лучших стрелков за укрытиями, Энвербей даёт указания, как и когда стрелять. Много хороших, добротных винтовок у басмачей. Нет, не пройти красным солдатам через неприступный рубеж. Ни один не переберётся сквозь гибельную стремнину,
Сердитое и напряжённое лицо Энвербея делается более сердитым и напряжённым. Рядом с Энвербеем появляется всадник. Он ездит повсюду с Энвербеем, вслушивается в его распоряжения, порой кивает головой, порой качает неодобрительно, даже осмеливается вставлять слова, даёт указания. Курбаши и приближенные не без удивления поглядывают на наглеца. Никто не знает Чандра Босса, а потому для всех он непонятен и удивителен. Чего он здесь делает в такой час и почему так внимательно и, пожалуй, почтительно слушает главнокомандующий какого-то чёрного, похожего на мумию в белом скромном халате, в маленькой чалме человека, в облике которого нет ничего ни военного, ни значительного. Но говорит он с Энвербеем на непонятном языке, и курбаши ещё более расстраиваются.
Поглядывая тревожно на противоположный низкий берег, на затянутые серой мглой кустики, Чандра Босс продолжает говорить, постоянно прерываемый то распоряжениями Энвербея, то вопросами курбашей. Но Чандра Босс говорит и говорит. То, что он сообщает Энвербею, очень важно. И Эивербей, хоть и очень недоволен, но слушает чрезвычайно внимательно.
Сущность разговора Чандра Босса, очень длинного, обрамленного всякими вежливостями, сводится к следующему:
— Час большевизма пробил. Союзники готовят новый удар. В цепи событий международного масштаба ваша деятельность здесь, в сердце Азии, чрез-вычайно гм... гм... важна. На вас рассчитывают... Но не кажется ли моему другу господину Энвербею, что разговор о принятии звания халифа, так сказать, преждевременен?..
— Нет, не кажется!, — говорит Энвербей желчно. — Почему вас это пугает? Почему, дорогой друг мой Чандра Босс, в 1914 вы в личной беседе предлагали мне от имени Лондона звание халифа и пушки.
— Прогнать немцев, захватить «Гебен» и «Бреслау» и стать главой всех мусульман — недурная была у вас перспектива. И быть может вы теперь из дворца в Стамбуле диктовали свою волю Петербургу.
— Я и так поставлю на колени большевиков. Где обещанная артиллерия? Где афганские племена? Почему до сих пор не началось обещанное восстание в Бухаре и Самарканде? В чём дело? — бросает сухо Энвербей. Он, сидя на коне, стоит на высоком обрыве и разглядывает долину в бинокль. Да, сейчас фигура его импозантна и внушительна. Басмачи смотрят на Энвербея почтительно и с восторгом.
— Гм-гм, я жду с часа на час вестника с Аму-Дарьи. Переправа началась. Что касается восстания в Зеравшанской долине, увы, там дело осложнилось. Наш эмиссар Саиб Шамун волей нелепой случайности погиб, — снова начинает Чандра Босс, — но нас беспокоит другое.
Всё ещё смотря в бинокль, Энвербей бросает:
— Я не имел ещё возможности
Ему очень хочется сказать, что англичане скандально провалились, но он сдерживает злость.
— Лондон озабочен, — говорит Чандра Босс, — успехами большевизма... гм... Мы принимаем меры, чтобы повстанцы выступили. Но необходимы ваши энергичные действия! Оружие, средства, всё будет. Надо напрячь все силы.
— Я получил кое-что, — досадует Энвербей. — Но я слышал об огромных запасах оружия в Кабадиане. Почему мне их не передают? Я должен их получить. Одним словом, одним движением пальца я повелеваю массами. Они, — он показал на курбашей, — пойдут туда, куда их поведу я — «зять халифа».
Пока он говорил, Чандра Босс качал головой всё более многозначительно. Выждав, когда гневная тирада Энвербея закончилась, он, как бы невзначай, заметил:
— Печально, но Ибрагима нет с вами. А у него четыре-пять тысяч винтовок. А? Боюсь, вы, простите за откровенность, обидели чем-то его... А сейчас не до игры самолюбий...
Чувствуя, что Чандра Босс недоговаривает чего-то, Энвербей оторвался от бинокля и стал разглядывать собеседника. Но мумиеобразное лицо того, ничего не выражало.
— Кто Ибрагим? Ленивый лежебока, степняк-узбек, — свирепо отвечал Энвербей. — Сегодня вечером... после победы над русскими, я на одной виселице прикажу вздёрнуть комбрига Гриневича и этого болвана Ибрагима.
Неизвестно, резкий ли тон, внезапный ли свист красноармейских пуль заставили Чандра Босса вобрать голову в плечи, но он ударил свою лошадь камчой к сразу же, отстав от кортежа главнокомандующего, оказался в укрытии — в глубоком овраге.
Он остановил коня и в раздумье пожевал сухими губами, точно советуясь сам с собой... Поднявшаяся по всему берегу оживлённая стрельба отвлекла его от мыслей.
Ни бурный Тупаланг, ни значительное численное превосходство басмачей не остановили красных бойцов.
Вместо того, чтобы форсировать реку в лоб, идти под массированный огонь и губить людей, части Красной Армии ударили южнее, переправились после упорного боя при содействии артиллерии через реку Сурхан и совершенно неожиданно вышли в тыл энверовской главной группировке, стоявшей на тупалангских обрывах. Потеряв полтораста человек убитыми, басмаческие орды откатились по Дюшамбинскому тракту на восток. Добровольцы Файзи совместно с местной крестьянской беднотой громили беспощадно панически бегущие банды.
Наступление левой колонны Красной Армии шло безжалостно, неотвратимо. Тридцатого июня пал Регар, первого июля — Каратаг.
Отчаянными усилиями Энвербей пытался организовать отпор, но, потеряв ещё сотни убитыми, отступил к Ак-Мечети, что на реке Кафирниган.
С песней красная конница вышла на берег речки Дюшамбинки. Конники пели:
Вот мчится красный эскадрон,
И я среди его знамен.
Кто лучше и ловчей меня,