Набат
Шрифт:
— Ну?
Те знали: надо доложить обо всем, что случилось за время его отсутствия, не отговариваясь общими словами: «Ничего, Фома Кузьмич, слава богу...»
Подходил покров. Истекал срок договора заводчика со своими рабочими. Накануне праздника Дятлов собрал всех в литейном цеху и, вместо нового, прочитал рабочим тот же июльский договор найма. Разница была только в том, что в июле рабочие нанимались до покрова, а теперь — до пасхи. Старательной рукой Егора Ивановича Лисогонова были приписаны еще некоторые пункты о штрафах: за хождение по другим цехам, когда оное ни мастером, ни
Выплачивать заработанные деньги хозяин будет теперь в конце каждой недели, по субботам, после гудка.
И, как в июле, окинул Дятлов взглядом притихшую толпу, спросил:
— Ну, ребята... Согласны?
Среди рабочих невнятный гул, вздохи.
— Согласны, что ль, спрашиваю?
— Фома Кузьмич...
— Кто это? — прервал Дятлов заговорившего. — Выходи сюда, чтобы всем слышно было.
— Я, Фома Кузьмич, спросить бы насчет... — вышел вперед завальщик вагранки.
— Ну, ну, говори... Обо всем давай потолкуем, — подбадривал его Дятлов. — Чтобы нам перед праздником в обиде друг на дружку не оставаться. Ну?..
— Фома Кузьмич... Господин хозяин... — сдернул завальщик с головы замызганный и прожженный картуз. — Когда летом мы нанимались, ваша милость прибавку дать обещали...
— Ну?
— А прибавку-то, Фома Кузьмич... Не получили ведь мы ее. До нонешнего дня не получили...
— На самом деле...
— Обещал, хозяин, а сам... Так мы, конечно, не будем, задаром-то... — поддержали завальщика голоса. — Выходит, что сулил только. Мягко стлал, а...
— Тихо чтоб!.. Загалдели... — прикрикнул Дятлов. — Вышел один — пусть один разговаривает.
— Тихо!..
— Тш-ш-ш...
— Тебя как зовут? — спросил Дятлов завальщика.
— Гаврила Нечуев.
— Так вот слушай, Гаврила Нечуев... И вы все: за тобой сколько долгу, Нечуев?
— Полтора рубля было дадено, а потом полтинник еще да крест силком навалили.
— Узнаем сейчас. Дай книгу, Егор.
Егор Иванович подскочил, подал книгу с записями должников. И пока Дятлов, поплевывая на пальцы, неторопливо листал ее, рабочие стояли тихо, в ожидании давно мучившего их вопроса о прибавке. Дятлов посмотрел запись, кивнул.
— Правильно говоришь. Полтора целковых, полтинник и крест... Силком я, Нечуев, никого не держу, а нынче и вовсе — договору срок подошел. Кто не хочет — ступай гуляй с богом, потому — какая же может пойти работа, если по принуждению?.. Верни долг, мы и расстанемся по-хорошему. Но только скажу — обидно мне такие речи слышать от вас. Я и деньги вперед давал, а теперь хочу лавку для вас приспособить, чтоб в кредит всяким товаром снабжались. А из вас кто-то крикнул, что задаром все будто... Похвально ли так?.. А тебе, Нечуев, такое слово скажу: высказал, значит, ты свою думку, что хозяин вроде как обидел тебя, недоволен ты, стало быть... Ну, что ж... Ежели так, за паспортом приходи. А заодно и должок не забудь, чтобы нам у мирового с тобой не встречаться. И все другие, которые недовольны... Я-то найду людей, а вот
Приходилось ценить... Страшно было потерять с таким трудом добытое право на жизнь. Зима близится, и к заводским воротам все идут и идут новые люди. Сторож не успевает отгонять их.
— Куда-а?! Тут уж набрано... Каждый день лезут и лезут... Которых еще брали спервоначалу, обученных, а теперь — нет. И приказ дал хозяин, чтоб никто проситься не смел.
— Мы за большим не гонимся... Прокормиться б лишь.
— Не хватайтесь за дверь! Сказано — нет, значит — нет... Может, на счастье в другом каком месте определитесь.
Обещание хозяина открыть для рабочих лавку заставило примолкнуть роптавших. Как ни говори, а хозяйская забота видна.
— С голодухи не пропадем. В случае денег нехватка, так по талону из лавки чего надо возьмешь. Нет, ребята, зазря нельзя на хозяина обижаться.
— Штраф-то он тебе записал?
— Штраф — иное дело. Про штраф в уговоре указано.
— И бабы наши обрадовались, как про лавку узнали.
Только пришлые из дальних мест, побывавшие на других заводах и уже знакомые с заводскими лавками, неодобрительно относились к этой затее заводчика.
— А в других местах воют от лавок этих.
— Мало ль что где в других... В других местах деньги вперед дают?.. А наш хозяин дает... И ты, друг, смуту нам не вноси. Чего зря наговаривать?! Благодарность надо иметь, а не так...
— Ну, посмотрим. Дай бог, чтобы тут по-иному было. Дай бог...
Сидя у себя в конторе, Дятлов перебирает расписки: взято под работу на заводе — рубль, два, полтора рубля... «Обязуюсь отработать долг беспрекословно...»
И — подписи. Неуклюжие, крючковатые. Стоят кривые крестики.
Дятлов откладывает листок за листком, сверяет их с книгой, на страницах которой сведены все должники, откидывает на счетах костяшки рублей и копеек.
— Талоны, Фома Кузьмич, принесли, — просунулась в дверь голова приказчика Лисогонова.
— А ну, давай сюда, поглядим.
На столе пачки длинненьких книжек с талонами, отпечатанными жирной типографской краской. Самый дорогой талон — пять рублей; самый дешевый — полтинник. Разменной талонной мелочи нет, чтобы не путаться с ней.
— Капитал, Егор, а?.. — подержал на ладони пачку книжечек Дятлов, будто взвешивая их.
— Очень даже солидный, Фома Кузьмич, — улыбается Лисогонов.
Все идет у Дятлова как по-писаному, все задумки сбываются. Теперь можно будет не тратить деньги, — их заменит талон. А в лавке Иван Тарасыч Лутохин будет стараться: если не целый рубль, то хотя бы полтину к рублю прирастить.
Разминая ноги, затекшие от долгого сидения за столом, Дятлов прошелся по кабинету. Взгляд задержался на следах, оставшихся на полу. Ненастье на улице, грязь, — так в контору каждый и тащит ее за собой.