Набат
Шрифт:
«Наконец-то... — поднимаясь, облегченно вздохнул Лисогонов. — Заводчик тоже! Нашел с кем якшаться», — осуждающе посмотрел он на Дятлова.
— Ну, а вы, ребята, гуляйте. Под праздник — не грех. Отоспитесь завтра, а уж потом со свежими силами за работу. Прощевайте пока, — нахлобучил Дятлов картуз, услужливо поданный ему Шибаковым.
Рабочие расступились, давая дорогу.
— Благодать-то какая! — вдохнул Дятлов свежего воздуха, выйдя на крыльцо. — Тут бы и гулять, на просторе, а мы в духоте парились.
— Надо господин кухмистер делать большой открытый веранд, — посоветовал Отс.
Гармонисты
— Теперь, Максим Иваныч, после такой привальной, считай, что ты плотно к нам привален. Хошь ты и немец, а как русский, ей-богу!
— Не смотри, что мастер, а свой человек. На редкость прямо!
— Мне очень приятно иметь наш знакомств с господин рабочий, — прижимая руку к сердцу, отвечал Отс.
— Качать его, ребята!.. Качать... — выкрикнул завальщик Зубков.
И не успел Макс Иоганн Отс сообразить, что это означало, как десятки рук подхватили его.
— Ура-а!.. Качнем!.. Э-эх!..
Отс что-то выкрикивал, взлетая в воздух, но смех и веселые голоса рабочих заглушали его слова.
Дятлов вытирал шею платком и хохотал.
— Еще разок!.. Еще!..
Раз десять взлетел в воздух Отс. И когда рабочие поставили его на ноги, с добродушным смехом похлопывая по спине да по плечам, он многозначительно поднял палец.
— Господин хозяин, пять ведра водка вам...
— Качать!.. Хозяина качать!.. — подхватил его слова Зубков.
— Ка-ча-ать!..
Дятлов хохочет, кряхтит, взлетая над головами рабочих. Макс Иоганн Отс хлопает в ладоши и то приседает, то поднимается на носки, следуя стремительным взлетам и снижениям заводчика, а Лисогонов стоит и с завистливо-ревнивым чувством думает: неужели рабочие обойдут его?.. Он даже несколько выдвинулся вперед, стараясь быть на виду у всех, и нетерпеливо постукивал ногой по земле.
— Хватит!.. Довольно вам... Хватит!.. — хрипит Дятлов. — Все кишки растрясете...
И, поддерживая руками, рабочие опускают его на ноги.
— Фу... Ну и черти же!.. — смеясь, отдувается Фома Кузьмич, довольный, что у него с рабочими дело пошло на мировую.
— Управляющего! — крикнул Зубков.
— Еще чего выдумал... Нашел — кого... — отошли некоторые подальше, вовсе не желая чествовать Лисогонова.
А он с возрастающим нетерпением шагнул вперед и приподнял руки, чтобы его удобнее было подхватить. Зубков и те пять-шесть человек, с которыми он сговаривался в углу трактира, обступили управляющего, приподняли.
Качают рабочие Лисогонова, высоко подкидывают. Зубков вслух отсчитывает: «Раз... два... три...» Георгий Иванович с каждым разом взлетает все выше, довольный, что ему оказаны такие же почести, как новому мастеру и заводчику. «Четыре...» — считает Зубков. И — громко, отрывисто: «Пять!»
Да, выше мастера и выше заводчика подбросили рабочие управляющего. И когда в пятый раз был над их головами, будто ослабли руки качавших его людей, и они отпрянули в стороны. Падая, Лисогонов задел ногой за плечо Зубкова и ткнулся головой в землю. Зубков тоже упал и вывихнул себе руку.
—
— Ой, ушибли, никак?!
Еще за несколько дней до пасхи, как только просохла земля, Шибаков замостил перед крыльцом землю камнями и проложил мощеную дорожку вдоль всего фасада своего заведения, чтобы посетителям не приходилось вязнуть в грязи. Об остро выпиравший, плохо пригнанный камень и ударился виском Лисогонов. Горевший у крыльца фонарь освещал его, лежавшего с подвернутой под спину рукой.
— Егор... Слышь, Егор... — тронул его за плечо наклонившийся Дятлов.
Егор не шевелился.
Притихли только что шумно веселившиеся люди. Пораженный случившимся, Макс Иоганн Отс остолбенел, а у Дятлова начинало судорогой сводить рот при мысли о том, что его грузное тело, не в пример лисогоновскому, могли скорее уронить рабочие.
Свет от трактирного фонаря, казалось, все разрастался, охватывая розоватым накалом улицу. Или это всходила запоздавшая луна? И вдруг в тишину, сковавшую поздний вечер, ворвался захлебывающийся в спешке набат, зазвучавший с Подгоренской церкви. И одновременно с ним взметнувшееся ввысь багровое зарево охватило собой полнеба.
— Пожар!.. Пожар!..
Колокол Подгоренской церкви то учащал, то прерывал свою дрожь, и на подлюгу ему торопливым лаем отозвался набатный колокол с Покрова.
— Пожар!.. Лутохинская... талонная лавка горит!..
Глава двадцать девятая
НАБАТ ГУДИТ
Судить... А кого? Всех рабочих, что ли? Тех, кто качал управляющего... А как это точно установить? Не по списку ведь вызывались люди... Завальщик Зубков? Он сам пострадал, руку вывихнул. Нового мастера качали и самого хозяина — все обошлось по-хорошему, а тут вдруг... То ли усталость сказалась, то ли хмель сильнее ударил в головы — и случилось такое... Кто поил рабочих? Сами пили они. А угощенье им было от нового мастера и от заводчика. Угощать, что ли, нельзя никого? Это уж совсем чепуха. И что теперь судить да рядить? От этого Лисогонов не воскреснет.
Все обошлось. Непредвиденный несчастный случай произошел.
— Проучить хотели, да малость ошиблись, видишь... Думали, ребро-другое сломает да рожу расквасит себе, а он взял и до самой смерти убился, — говорили рабочие между собой.
Хоронили Лисогонова в пасмурный день. С утра сеял мелкий, словно осенний дождь. Запряженные цугом лошади везли катафалк, за которым шли три человека: аптекарь с аптекаршей и немного поодаль от них — Пелагея Квашнина.
Варвара хоронить не пошла, хотя мать и уговаривала ее простить мужу все обиды, которые он сумел нанести ей, — все-таки муж ведь он был! Но молодая вдова и сама не пошла, и старуху мать не пустила. Фома Кузьмич находился в расстроенных чувствах. Вздрагивал при воспоминании о том, как его подкидывали вверх. На заводе было объявлено, что желающие могут проводить управляющего в последний путь, но охотников не нашлось, а разных любителей до чужих похорон удерживала непогода. Кое-кто из десятников подговаривал рабочих собраться после работы и в складчину помянуть новопреставленного, но они отказались.