Набат
Шрифт:
Было уже темно, когда они ушли с линии, а Яков все просил Федора:
— Извини меня. Ну, извини…
Федор молчал. Мастер сказал, что их звено будет ударным, но с чего ему таким быть, если Казакевич может только в голубых штанах форсить.
— Кстати, Яков, где вы взяли карты? — спросил Федор.
— Под диваном. Кто их туда спрятал?
— Тебе бы сыщиком быть, — мрачно улыбнулся Федор. — Кажется, спрятал надежно.
— Пойдешь в клуб? — Яков был уже веселый, уверенный, что бестолковый разговор про норму и яму под столб
В сенях Федора задержала хозяйка. Спросила так, как будто все уже решено:
— Так завтра, может, столбы привезешь?
— Я о вас говорил мастеру — что-то придумаем, подождите.
— Ну хорошо…
— Есть несколько слов, — сказал Федор, когда поужинали. — Ты, Яков, в клуб будто?
— Если надо…
— Ты не торопишься, Иван?
— После лома и лопаты никуда не хочу, только — в постель.
— Знаете что, мы втроем и Макарчук, — начал Федор, — составляем звено. Мастер назначил руководить им меня. Нам надо показать, на что мы способны…
— Федор, но мы же практиканты, а не рабочие. — Яков сел на диване по-турецки и закурил. — Почему я должен жилы из себя вытягивать?
— И ты так думаешь? — спросил Федор у Третьяка. Тот читал книжку и будто его не слышал. Федор положил на книжку руку, закрыл страницу.
— Чего ты хочешь? — спросил Третьяк недовольно. — Что мне говорят, я делаю. Остальное… Ты начальник, ты и думай.
— Яков наш друг и должен выполнять норму, чтобы на него не показывали пальцем, — сдерживая себя, сказал Федор.
Третьяк аккуратно закрыл книжку, поднялся и вдруг схватил Якова за воротник:
— Я за него работать не буду. Мне и своих мозолей хватает. — И он показал ладони, перевязанные бинтом. — Как ты говорил, Яша? Брат-то брат, но колбаса за деньги…
В воскресенье взошло на небе щекастое солнце, и к вечеру снег поплыл многочисленными ручьями. Мария Филипповна вспомнила, что такая весна была в тридцать четвертом году, и торжественно сказала:
— Все, ребятки, корова не хочет идти в сарай: будет тепло.
Тепло было три дня. Солнце и ветер подсушили землю. На четвертый день пошел затяжной дождь и залил водой выкопанные ямы, в которые не успели поставить столбы. Речушка, что резала деревню на две части, вспухла и прорвала в нескольких местах асфальт. Из райцентра вызвали экскаватор и дамбой укрепили дорогу. Бригада не работала на линии — вместе с деревенскими ребятами останавливали воду. Под конец работы с экскаватора слетела гусеница, в которой треснул трак. Сразу же подошли любопытные и советчики. Криц подшучивал над молодым экскаваторщиком, что у того кишка тонка, не может удержать в руках кувалду.
— Так попробуй сам, — сказал в ответ экскаваторщик. Надо было выбить палец из гусеницы, и Криц со всего размаха ударил по нему. Удар был сильный, и кувалда немного зацепила саму гусеницу. От нее отлетел маленький кусочек и попал прямо в глаз Крицу. От дикой боли парень взвыл, схватился обеими руками за голову и упал коленями в грязь.
Николай
Только началась практика — и вот на тебе, такая неприятность. О происшествии надо сообщить в училище, в управление. Начнется скандал, которого и врагу не пожелаешь. «Твоё счастье, Иван, если глаз останется у парня, — подумал мастер, — иначе пиши заявление».
Медленно, очень медленно ехали «Жигули», а затылок хозяина был спокоен, почти торжественно исчезали сзади столбы, деревья, дома, а города все не было.
— Быстрее бы… — сказал Макарчук и повернул голову к мастеру.
— Я больше ста километров в час ехать не могу, — ответил водитель. — Где это его так?
Но все промолчали. Каждый посчитал вопрос бестолковым. Федор подумал, что если б работали на линии, то ничего с Василем не случилось бы, или, если бы не ленился, а делал то, что сказали, тоже обошлось бы. «Пивом торговать, — вспомнил Розум. — Теперь ты, наверное, этим будешь заниматься».
В городской больнице врач, немолодой человек с веселым грузинским лицом, которого санитарка назвала Георгием Мирабовичем, осмотрел больного, чмокнул и приказал переодевать Василя в больничное.
— А может, не надо? — дрожащим голосом попросил Криц.
— Давай, давай… Кто вы? — спросил врач, когда Василь с санитаркой вышли из приемного покоя.
— Товарищи, — сказал Макарчук и посмотрел на мастера.
— Он учащийся, — добавил Иван Александрович, — а я — мастер училища… Что с глазом, доктор?
— Пока ничего сказать не могу, — развел руками врач. — Приходите позже.
Из больницы они зашли в управление. Мастер решил о случившемся сразу сообщить руководству. Начальник, Кардаш, был на месте. Черные брови приподнялись, большая бритая голова была неподвижной. Глаза смотрели бесстрастно, будто не человек стоял перед ним, а стена. Но вот загорелся в глазах огонек интереса.
Кардаш пригласил сесть в широкое уютное кресло.
— Помню вас. Собирался на прошлой неделе в гости.
— У нас происшествие, — сказал Иван Александрович и отвел взгляд.
— Что такое? — Кардаш поднялся из-за стола и сел напротив мастера. — Рассказывайте!
Когда Иван Александрович закончил, он пожал плечами.
— Это происшествие управления не касается. Оно произошло не во время работы. Здесь нарушение техники безопасности и недисциплинированность вашего учащегося. Пусть этим занимается ваше непосредственное начальство… Ну, ну, не надо злиться, — остановил он мастера. — Безуслозно, мы все сделаем. Я сам позвоню в училище, поговорю с директором, чтобы на вас сильно не ругался. Скоро поможем людьми, и вам станет легче, но пока — извините!