Набитая рука
Шрифт:
Власть переменилась. У союзников программа была четкая: 1) расстрел или концлагерь для сочувствовавших Советской власти; 2) мобилизация мужика в белую армию; 3) расстрел или концлагерь для не захотевших мобилизовываться.
Уж если и раньше, когда было можно, тутошний мужик не ахти как решительно и передово реагировал на события, то при такой-то твердой власти ему вроде бы самая пора пришла махнуть рукой на всякие революции да и сказать: «Э, не с нашим это носом кипарисы-то нюхать!»
А он на интервентовы мероприятия как раз наоборот и начал реагировать, не проникнувшись к ним симпатией.
Вот,
Павел Борисович Будрин ничего такого особенно интересного не сказал, когда пришли союзники. Он и при Советах не так чтобы выражался. Молчаливый был человек, неизвестно кому и зачем сочувствующий.
Союзники обязали его возить провиант и прочий груз тактического и бытового предназначения. Дедко Будрин возил. А на досуге ходил по лесам с топориком.
Ничего никому не говорит, ходит себе с топориком. Но только появились вдруг у его внучат любопытнейшие игрушки — разноцветные резиновые шнуры, из которых можно было мастерить замечательные рогатки, да еще горели эти шнуры восхитительно, да и так, сами по себе, очень привлекательные были штучки. Сначала приятели завидовали дедковым внучатам, однако дедко, видя такую зависть, и приятелей шнуром обеспечил. А потом в лесу была пальба, и дедко прибежал домой в испуге и воскликнул с порога:
— Прячьте детей — это вам не игрушки!
Английский патруль подстерег дедка, когда тот рубил телефонный кабель, но дедко так живо унес ноги, что англичанова стрельба, кроме шуму, ничего не наделала.
К детям дедко питал особенное уважение. Однажды, когда в лесу застрял американский грузовик, дедко водил к нему деревенское пацанье, чтобы побеседовать на научно-популярную тему, имея под руками наглядное пособие. В грузовике же между прочим оказались винтовки.
Рассказал дедко Будрин, как мог, о двигателе внутреннего сгорания, увел подпросветившихся слушателей в деревню, а в лесу опять потом был тарарам, только без стрельбы, потому что не из чего было — пропали винтовки. Через много уж лет обнаружили дед-ковы домочадцы в избе короткую американскую винтовку и револьвер в овине. И это было совсем уж поразительно — ведь дедко Будрин и ружья-то ни разу в жизни вроде бы не держал.
А потом уж дедко и вовсе в политику ввязался втихаря от домашних. Какой-то незнакомец с ним целый вечер беседовал, беседовал, потом дедко проводил его, да и спроси, вернувшись!
— И гдей-то у нас евангелие?
Нашли ему евангелие, поколдовал он над ним, спрятал.
И начал ходить с евангелием по вечерам к соседу Осташкову. Да и другие мужики туда навострились и домой возвращались поздно и натрезвяк.
Конечно, кого надо, такие посиделки глубоко заинтересовать могли. И, конечно, заинтересовали. Гриша Медведев — молодой человек, работавший у союзников тайным осведомителем, явился к Осташкову в разгар посиделок и обнаружил там благонадежность: чтение населением евангелия.
— Евангелие? —
— Эге ж! — сказали мужики.
— Люблю я евангелие! — сказал Гриша для конспирации. — Поэтому я посижу тут, а?
— Посиди, — не воспротивились мужики. — Вчерашними щами не погнушаешься?
— Вчерашние щи я тоже люблю, — опять схитрил Гриша.
— Э, — сказали мужики. — Тогда приходи завтра.
Гриша унес в сердце обиду, а евангелие теперь лежит под стеклом в школьном музее — меж его страниц дедко Будрин разместил тогда брошюру Ленина «Очередные задачи Советской власти».
Тут тебе оккупация, а мужик как раз подковываться начал.
Были политпосиделки и в избе Трофима Овчинникова, где читали газету «Беднота». А Васька Будрин с Мишкой да Петькой Овчинниковым для остального крестьянства листовки по деревне развешивали. Это очень удобно было. Петька как раз служил по мобилизации в белой армии, там он эти листовки да газеты и доставал, потому что в белой армии работали энергичные красные агитаторы.
Конечно, шли и бои (в других местах), и партизанские отряды по лесам гуляли. Союзники ультиматумы посылали, с недоумением читали ответные письма красных о том, что ультиматум ультиматумом, но раз уж вы наладили с нами переписку, «мы охотно будем с вами переписываться и снабжать вас литературой на английском, французском и русском языках. Просим вас также снабжать нас вашей литературой, а также указать условия обмена литературой». И посмотрим, кто кого перепропагандирует.
Союзники добротные концлагеря для пленных устраивали для их физического «перевоспитания», а Ленин об иностранных военнопленных в телеграмме, отправленной на Север, говорил:
«Командарму VI армии Гиттису. Вполне сочувствую Вашему плану отпускать пленных, но только непременно понемногу и исключительно тех, кто действительно хорошо распропагандирован. Телеграфируйте мне немедленно, если надо, то шифром, сколько у вас пленных, какой они национальности и сколько из них распропагандировано».
И вот уже пятьдесят иностранных солдат пишут заявление о принятии их на курсы красных командиров.
Но вернемся в наш тихий Емецкий уезд, где союзники совсем уж было освоились: французы лягушек кушают по-домашнему, американцы в трусиках и ушанках посреди деревни фехтовальным спортом занимаются, чтоб воинский дух в теле поддержать и к климату хорошенько приобщиться…
А в это время нелегкий на подъем мужик, не торопясь, задумывал провести одно такое непривычное покамест мероприятие.
Поприбавилось в уезде красных лазутчиков, а большевистский агитатор Ефим Никитин даже плясал отважно посреди деревни Бросачиха для завоевания доверия крестьянства.
Все шло к тому, к чему и надо было. Зимой двадцатого года мужики и солдаты белой армии восстали в Холмогорах и учредили ревком. Теперь уж Советская власть объявилась в уезде не телеграфно, откуда-то со стороны и с опозданием, а прямо на месте и самостоятельно.
«Освободительная миссия» союзников кончилась. Расплылись они всяк в свое государство, очистив губернию от руды, фанеры, семян, щетины, жеребковых шкур, спичечной соломки, льна, смолы, пакли… От всего, что под руку подвернулось.