Наблюдения, или Любые приказы госпожи
Шрифт:
— Нет. Ячменных лепешек нет.
Я изумленно вытаращилась на него, потом указала на витрину.
— А как насчет вон тех?
— Они отложены.
— Отложены? Для кого?
— Для жителей Соплинга и нашего округа.
— В таком случае, — заявила я, — можете продать мне шесть штук, потому что меня прислала за ними моя хозяйка, проживающая в «Замке Хайверс», который наверняка относится к вашему округу, поскольку находится всего в миле отсюда.
Мои слова заставили Хендерсона призадуматься. Пару-другую секунд он свысока разглядывал меня, потом наконец осведомился:
— А ты,
— Я новая служанка в «Замке Хайверс».
Он презрительно хохотнул.
— Новая служанка. Ну да. А что сталось с прежней?
Я не хотела признаваться, что не знаю, поэтому сказала:
— Она уехала.
— Да неужто? — говорит Хендерсон, а потом спрашивает (к крайнему моему удивлению): — Уж не на поезде ли она уехала? — и начинает ржать во все горло. Натурально ржать конем.
Я просто стояла и смотрела, пока он разрывался от хохота. Это было даже не забавно и я подумала, что у него видать не все дома. Через пару минут он успокоился и вытер глаза.
— О господи. Уж не на поезде ли она уехала, вот смех-то. — Затем перегнулся через прилавок и доверительно спросил: — А как поживает очаровательная Арабелла?
— Кто? — переспросила я страшно высокомерным тоном.
— Миссис Рейд, твоя хозяйка. Иль ты даже имени ее не знаешь?
— Ах да, — говорю, — Арабелла. Я не расслышала. Прекрасно поживает, благодарствуйте.
— Ну а сам как?
Я предположила, что он имеет в виду хозяина, и сказала:
— Сам сейчас в отлучке.
— Ну да, ну да, — кивнул Хендерсон. — Вербует избирателей, не иначе?
— Само собой, — ответила я, разумеется понятия не имея, о чем речь.
— Ну да, ну да, — повторил он и приподнял бровь. — И она там одна-одинешенька? Скучает в огромном пустом доме. Небось бедняжке и поговорить-то не с кем, а?
Хендерсон облизал кончики усов, понятно кого представляя в роли собеседника. При одной мысли, что он хотя бы приблизится к миссус, меня аж передернуло от отвращения.
— Вовсе нет, — говорю. — У ней полон дом гостей.
— Вот как?
— Да, у нас гостят несколько человек. Родичи миссус, из Англии. Вот почему нам понадобилось еще съестное, они подъели все подчистую. А теперь, с вашего позволения, я возьму шесть лепешек да пойду восвояси. Меня ждут.
Да уж, моя просьба явно была для Хендерсона наитруднейшей из всех мыслимых — так тяжко он вздохнул и так неохотно сполз с табурета, горестно качая головой, словно не в силах уразуметь, почему вообще кому-то взбрело на ум покупать ячменные лепешки. Подлинно душераздирающее зрелище. Наконец он упаковал шесть лепешек в пакет, и я выложила деньги. Он смахнул монетки с прилавка, поймал в фартук и из него вытряхнул в кассу. Ясное дело, не хотел дотрагиваться до них своими белоснежными ручками, чтобы не подцепить микробов от ирландской девчонки.
Арабелла.
Арабелла, Арабелла, прелестное имя. Всю обратную дорогу я вспоминала афишу, которую однажды видела у Королевского театра, там была нарисована балерина с кожей белее молока, наряженная в умопомрачительное бледно-розовое платье с пышной юбкой — не знаю почему, но имя Арабелла навевало на меня мысли о чем-то таком вот изящном, утонченном и прекрасном.
В отличие
По возвращении в «Замок Хайверс» я застала миссус в кухне.
— Ты вернулась! — радостно воскликнула она (не иначе думала, что я сбегу с ее двумя пенсами).
Я отдала лепешки, и она тотчас показала мне ворох одежды, выложенной для меня на столе. Там фартуки, нижние юбки, чепцы и два ситцевых платья, одно в полосочку, другое темно-серое, оба маленько полинялые. Я мигом поняла, что все вещи не новые, не могла же она так быстро раздобыть новую одежду. По молодости лет я очень заботилась о своей наружности, а потому немного расстроилась, что мне придется ходить в обносках. Видать миссус заметила разочарование на моем лице.
— Думаю, размер примерно твой, — сказала она, потом добавила: — Они на время, пока мы не пошьем новые.
Я взяла полосатое платье и осмотрела. По крайней мере оно казалось чистым и пахло как свежеотутюженное.
— Надень, — говорит миссус.
— Мне прямо здесь переодеваться, мэм?
— Почему бы и нет?
Я сняла свое платье и стала надевать полосатое. Застегивалось оно на груди. Пальцы у меня невесть почему дрожали, и миссус подошла и сама застегнула все пуговки, одну за другой. Потом погладила меня по волосам, улыбнулась и отступила на шаг назад.
— Превосходно.
— Это ваши платья, мэм?
— Нет-нет, — сказала она и пояснила в ответ на мой вопросительный взгляд: — Они принадлежали девушке, работавшей у меня раньше. Она… она оставила здесь кое-какие свои вещи, когда уходила. А я убрала их на чердак… на случай… на случай, если она вернется.
И что-то странное было в том, как она запиналась и отводила глаза. Вы бы за милю по ветру почуяли неладное, даже с завязанными глазами зажатым носом, закупоренными ушами и с затычкой в заднице. Но прежде чем я успела задать следующий вопрос, миссус хлопнула в ладоши и весело рассмеялась.
— Итак, начнем, — сказала она, словно приглашая меня присоединиться к какой-то своей любимой игре. — Надень чепец и фартук. Сейчас придет преподобный Гренн, и мне бы очень хотелось, чтобы ты прислуживала нам в гостиной.
— Хорошо, мэм.
Я знать не знала преподобного Гренна, но могла бы побиться об заклад, что он из Объединенной Пресвитерианской церкви. Признаться сердце у меня слегка захолонуло от волнения при мысли, что я предстану в роли горничной перед Лицом Духовного Звания, пусть даже он принадлежит к тому, что моя мать называла Оппозицией. Не сказать чтобы она отличалась особой набожностью или благочестием, на самом деле в свой последний раз на мессу она заявилась распьянущая, с хохотом свалилась там со скамьи, а потом наблевала в ридикюль, но я знавала парочку таких синюх [3] то бишь пресвитериан, от которых и святой бы весь исплевался.
3
Slueskin (синюшный) в жаргонном употреблении означало «пресвитерианин».