Начальник милиции. Книга 5
Шрифт:
Конечно, в этом вопросе двух мнений быть не может — понятно, что взгляд фарцовщика сразу потяжелел.
— Он самый… Вряд ли ты за него что-то сможешь узнать, ведь он много лет уже прячется, твоя задача — вот этого, Сафрона пробить по своим каналам и связям. Ферштейн?
— Ес-с, оффкоз, — кивнул Эдик и, задумавшись, пробормотал: — Слушай… А я тут вспомнил вдруг, пару-тройку лет назад один тип коронки золотые Мехельсону сдавал. Я со скупщиком, старым евреем, можно сказать, местами на короткой ноге, он мне и рассказал. Что золото зубное странное было.
— Он что, возраст золота установил? Как?
— Да не то чтобы, но сейчас другие коронки делают, все больше с напылением, ну или примеси всякие. А тут прям сплошняком рыжье было.
— И что? Хранил человек зубы, хранил — и решил сдать.
— В том-то и дело, что зубов гораздо больше, чем тридцать два. От разных людей, получается…
Эдика передёрнуло, когда он представил, как они могли попасть к продавцу.
— О как… а вот это уже интересно. И где мне этого Мехельсона найти?
— Так помер Яков Андреевич, еще в том году от диабета преставился. Говорил я ему шоколад не кушать, а он что шарик круглый — и всё одно сладкое трескал. Сам он в Угледарске жил, а тип, который коронки привез, приезжал к нему туда из нашего Зарыбинска.
— Жаль, что умер… И что еще рассказывал про этого с коронками?
— Да не помню. Я тогда не особо и слушал…
— А ты напряги память, Эдик… Ты теперь агент. Или уволю на хрен.
— Вспомнил! Он говорил, что на машине мясокомбинатовской тот приезжал. Грузовик… Бортовой или будка, не помню…
— Уже кое-что… Молоток, Эдик.
И снова всплывает пресловутый мясокомбинат. Серая роба, про которую рассказывал Артищев, теперь вот и грузовик вел ниточку туда же. А коронки эти фашист мог и с людей снять пленных — или с трупов еще во время войны. Те, кто переметнулся к нацистам, зачастую не гнушались и зубным рыжьем. Шакалы, что с них взять… Нужно срочно посетить предприятие, а для начала расспросить еще одного моего друга. Предварительно справки навести, ведь он как раз там и работает.
Еще в холле общаги я услышал крики, которые катились по коридорам, как волны бурного моря. Почему-то вопли доносились из нашей комнаты. Я поспешил туда.
— Я ноги ему переломаю-на! — кричал Нурик, ударив кулаком себя в безволосую грудь. — Еще раз увижу, как к тебе цветочки носит, прибью обоих-на! Ты меня, Вася, знаешь!
— Прибьет он, как же?! — уперев руки в бока и наступая на Нурика через порог, громыхала Василина Егоровна. — Прибивалка еще не выросла!
— У кого не выросла? У меня не выросла? — выкатил в ответ грудь сосед, но его телеса не чета бидонам коменданта.
Та толкнула его огромной грудью, без рук, и Нурик отлетел на кровать.
— А у Семенова выросла, да? — ядовито хмыкал Нурик. — Ты проверяла, да?
— Дурак ты, Ахметов, — фыркнула коменда и, развернувшись, вышла из комнаты.
Хлопнула дверью и напоролась на меня.
— О, Морозов! Дружок твой совсем ку-ку…. Иди хоть ты ему мозги вправь.
— Что у вас опять? — улыбнулся я одним уголком рта. —
— Да приревновал меня к Семенову. Новый жилец здесь, из двадцатой комнаты. Он мне цветы дарит, бывает, конфеты принесет. А я что, дура — отказываться? У меня зарплата не резиновая, чтобы от шоколада дарёного нос воротить.
— Ты же с Нуриком… в отношениях, так сказать. Неправильно это, от других мужиков презенты пользовать, — ввернул я своё ценное мнение.
Но Василина только махнула рукой.
— Вот позовет замуж, тогда и не буду. Да ты не подумай, я же на шалава какая… Это я так, больше в воспитательных целях. Ахметов-то на каждую юбку заглядывается, кобелина степная! Думает, я не вижу, горячий казахский парень! Вот я его и подзуживаю, чтобы не расповаживать. Пускай знает, что ягодку и другой сорвать может, пока не окольцована-то… Тут еще и Семенов этот подвернулся удачно. Но Нурлану ничего не говори, ладно? Ну, что я Семенова специально использую, чтобы его позлить.
— Как же не сказать, он мой друг… — покачал я головой.
— Я тоже твой друг, Саша, — Василина взяла мою руку и прижала к своей груди. — Еще какой друг, чуешь, как сердце бьется?
— Нет.
— А оно бьется и трепещет. Переживает за тебя. Как ты там, на работе своей опасной.
Я выдернул руку.
— Все нормально у меня на работе, Василина Егоровна. Ладно… Так и быть, не скажу, но обещай, что это всё лишь в воспитательных целях ты делаешь. Не более того.
— Конечно, в воспитательных. Дрессирую Нурланчика. Без дрессировки он же как пес бездомный будет, то блох нацепляет, то с шаболдами спутается.
На том и порешили. Василина поправила грудь и кудряшки и, напевая Антонова, с прекрасным настроением отчалила в строну общежитской вахты, а я вошел внутрь.
— О, Мороз! — воскликнул Нурик, вскакивая с кровати. — Есть пестик с собой?
— Тебе зачем? — поморщился я.
— Пойду Семенова из двадцатой пристрелю… Вот козлина, к моей Ваське клинья подбивает. Конечно, он экспедитор, на морозилке ездит, денег много, потому что мясо тырит, это все мужики знают. Они там с кладовщиком заодно. Вот и таскает каждый божий день цветы Ваське, купленные на ворованные денежки… — возмущался мой сосед, вроде бы, дежурно, а потом прижал руку к груди и выдал: — Убью гада! Будь другом, дай пестик, а!
— Тебя посадят.
— Ну да-а… — сокрушенно покачал головой сосед, почесал черные вихры на макушке, а потом воскликнул. — О, Мороз! Придумал-на! Давай ты его в тюрьму заберешь. Ну, за кражу колбасы и мяса.
— Я невиновных не сажаю, я порядок охраняю.
— Да какой он невиновный! Я тебе весь расклад по нему дам.
— Хорошо, — поморщился я, ведь мелкие хищения госсобственности, вообще-то, не моя забота. БХССника у нас не было в Зарыбинске, хотя по штату положен, и все эти хищения социалистической собственности приходилось разгребать моим ребятам из угро. — Но позже давай с раскладом… Сейчас я занимаюсь более важными делами.