Начало нас

Джеймс Лайла

Проведя рукой по лицу, я пытаюсь стереть остатки воды, оставшиеся на коже. Значит, то, что я не сдаюсь перед хулиганами, — это высокомерие?

Я разорена, но не позволяю им победить.

Бедная, маленькая, неуверенная в себе Дженни и ее парень-мудак.

Я открываю глаза, смотрю в потолок, и холодный смех срывается с моих синяков и все еще кровоточащих губ.

— Думаю, я провалю тест, — говорю я вслух, ни к кому конкретному.

Ужасное чувство покалывает мою грудь, смесь отчаяния и разочарования.

Тоска и ярость. Столько ярости. На них, на моих родителей, на себя.

С трудом поднявшись на ноги, я подхожу к раковине. Девушка, смотрящая на меня в отражении зеркала, неузнаваема. Мои волосы мокрые, спутанные пряди прилипли к лицу. Тушь оставила черные полосы на щеках, а глаза налились кровью. Мои губы опухли и в синяках. Лицо у меня бледное, за исключением правой щеки, которая от пощечин Дженни приобрела уродливый фиолетовый оттенок. Ее кольца, должно быть, зацепились за мою кожу, потому что на моей щеке два грубых пореза.

Я ненавижу это… это чувство никчемности.

Какова моя ценность сейчас?

***

Насыщенный пикантный вкус пиццы наполняет мой рот, и мои вкусовые рецепторы покалывают. Мягкая, упругая текстура хлеба, сладких и пикантных помидоров и творога. Соленые оливки, кислые ананасы и жевательное жареное мясо.

Все на вкус как рай, и чувство эйфории от обжорства разливается по моему телу. Хотя я знаю, что как только закончу, меня охватит отвращение, и необходимость очиститься одолеет мои чувства.

Но сейчас я просто не могу перестать набивать себе лицо всем ароматным и изысканным.

Мой мозг едва замечает отсутствие контроля, а руки трясутся, но отчаянно пытаются дотянуться до следующего куска пиццы. Я не могу остановиться. Мне нужно это.

Я не могу заполучить эту еду, ту еду и всю еду передо мной. Это шведский стол, но этого недостаточно. Шведский стол, который я не могу съесть достаточно быстро.

Мой мозг даже не распознает калории, которые я набиваю в свое тело. Все мои чувства наполнены чистым блаженством — восторгом, который приходит от удовольствия.

Мне нужно больше.

Ничего, если я съем еще кусочек… это будет последний кусок, который я съем.

Ложь. Ложь. Ложь.

Половина моей тарелки очищена, и тут меня начинает бить. Эйфория и адреналин, сопровождающие мою еду, сменяются чувством вины и стыда. Печаль и гнев.

И все же я не могу остановиться.

Это не верно.

Но я не могу остановиться.

Я засовываю в рот еще одну ложку взбитых сливок и не останавливаюсь, пока контейнер не опустеет.

Мне нужно остановиться. Это плохо.

Всхлипнув, я роняю пустой контейнер из-под взбитых сливок и хватаю упаковку «Орео». Я засовываю в рот три печенья «Орео» и жую, пока у меня не болит челюсть и не сводит

желудок.

Почему я это делаю?

Почему я, черт возьми, не могу остановиться?

Никакой больше пиццы, никакой «Нутеллы», никаких взбитых сливок, никакого печенья «Орео», никакого хлеба, углеводов и калорий. Больше никаких…

Громкий настойчивый стук прерывает мои мысли, и я бросаю сверток себе на колени.

— Райли? — моя мама стучит из-за двери. — Что ты делаешь? Нам нужно уходить через пять минут. — Голос у нее холодный и строгий.

Чего-чего?

— Что? — спрашиваю я достаточно громко, чтобы она услышала меня через дверь. — Уходить, куда?

Она снова стучит в дверь.

— Открой эту дверь прямо сейчас!

Мои глаза расширяются, и меня охватывает паника. Спрыгнув с кровати, я тащу все вниз, пряча поднос и весь мусор от переедания под кровать.

Я не могу позволить своей матери увидеть это.

Она никогда не узнает.

Никто никогда не узнает.

Это мой ужасный секрет.

Я быстро провожу рукой по лицу, собирая остатки крошек, чтобы убедиться, что я достаточно презентабельна для Норы Джонсон.

Когда я открываю ей дверь, она едва удостаивает меня взглядом, проталкиваясь мимо меня, чтобы пройти в мою комнату.

— Почему ты еще не одета?

В замешательстве я могу только смотреть на нее. У меня раздувается живот, и я чувствую урчание глубоко внутри. Никто еще не заходил ко мне, пока я переедала. И еще ни разу меня никто не прерывали, прежде чем я смогу очиститься.

Кровь ревет между моими ушами, и меня тошнит.

— Райли! Ты меня слушаешь?

Я едва могу сосредоточиться на раздраженном голосе матери, когда она разговаривает со мной.

— Что?

— Как можно забыть о рождественском гала-концерте?

Я моргаю.

— Я думала, что это завтра.

Ее глаза сверкают смертоносным блеском.

— Нет, ты глупая девчонка. Это сегодня вечером.

Именно сейчас я замечаю наряд моей матери. На ней серебряное вечернее платье и ее любимая черная меховая накидка на плечах. В руках у нее клатч, украшенный облачным жемчугом, и тяжелое бриллиантовое колье на шее.

Она выглядит шикарно и элегантно — дорого, точно так же, как та Нора Джонсон, которая известна. Идеальный образ богатой жены-миллиардера.

Она смотрит на меня раздраженно, как будто я непослушный ребенок.

— Сегодня вечером, — говорю я безучастно. Как я забыла такое важное событие? Мой отец упоминал об этом при каждой возможности. Благотворительный гала-концерт — это мероприятие, позволяющее ему собрать больше социальных связей. Ему нужна вся возможная поддержка, поскольку он баллотируется на пост сенатора.