Начало

Дьяченко Алексей Иванович

14 октября 1987 года, среда

Утром глаза раскрыл, как в армии, с сознанием того, что вставать обязательно надо. Сны не снились. Завтракали все вместе: Я, мама, Марина, приехавшие родственники. Родственники — племянники и племянница отца от его старшей сестры и их дети. С Александром пошли утром в морг, понесли одежду.

К половине одиннадцатого подошли к моргу знакомые отца с завода, мои друзья и мама с родственниками. Санитары вынесли гроб, мама заплакала навзрыд. Я боялся смотреть, но потом пересилил страх и подошёл ближе. Отец в гробу был совершенно на себя не похож. Лицо незнакомое. Глаза сощурены, словно он через

щели между сомкнутыми веками следит за происходящим. Морозов спросил у меня: «Нужна ли панихида?». Я попросил, чтобы слов никаких не было. Он понимающе закивал головой, отошёл в сторону и громким фальшивым голосом сказал: «Объявляется гражданская панихида». Стали один за другим выходить и говорить речи те люди, которые, видимо, с отцом на заводе работали, но с которыми отец ничего общего не имел. Говорили всё больше пустые, ненужные слова, от злости на которые у меня вскипала кровь. На женщин слова подействовали, они стали плакать в голос. От женского плача чувство ненависти к ораторам усиливалось. Хотелось всех разогнать и прекратить это пустословие.

На кладбище купили крест, его нёс начальник, крестник и друг отца Виктор Чуркин. Начальник отдела, секретарь парткома, в душе глубоко верующий человек. На кладбище прощались долго, мама никак не могла отойти от гроба. О похоронах в двух словах не скажешь, надо говорить долго и подробно. Остался отец лежать среди берёз на Щербинском кладбище. А мы вернулись в Москву, сели за стол с водкой. Стали пить и его поминать. Самое страшное, чего я боялся, что из поминок сделают праздник. Этого не случилось. Все тихо и мирно ели, пили. И потихоньку уходили, сказав несколько слов. Только Морозов нёс что-то пустое.

Я и Борис напились и нас рвало всю ночь. Женька спал спокойно.

15 октября 1987 года, четверг

Утром завтракали втроём: я, Борис и Женька. И на работу поехали вместе. У Жени с одиннадцати часов начинается работа, а у нас с восьми.

На работе мне все высказывали своё соболезнование. Толя, обещавший написать заявление на помощь и собрать с коллектива деньги, ничего не сделал. Да теперь уж и не к чему.

На работе всё, как было. Дождавшись одиннадцати часов, мы с Борькой пошли «обедать». То есть прогуляться по городу. У какого-то жильца из квартиры так бойко текла вода через стену, что затопила обувной отдел универмага.

В шестнадцать пятнадцать Михалёв, наш секретарь, открыл комсомольское собрание. Зачитал отчётный доклад, попросил обсуждения.

Вставали молодые люди и по очереди что-то говорили о добровольной дружине, об оперотрядах. Закончилось всё выбором комсомольского актива, а затем выбором секретаря комсомола. Мне в какой-то момент стало даже неловко. Марина Морина очень хотела стать секретарём. Кричала, плакала, клялась, убеждала. Но Михалёв предложил мою кандидатуру и все единодушно, не скажу единогласно, так как Морина была против, — за меня проголосовали. Тут же Миша снял с себя значок и повесил на мою грудь, символизируя таким образом передачу власти. Актив хотел остаться и поговорить о делах, я попросил всё отложить до завтра.

Вышли вдвоём с Борисом и поехали к нему домой. Я так устал от своей квартиры за время поминок, что не хотелось туда возвращаться. У Бориса дома жена и сын. Посмотрел я, как Борис купал сына в ванночке. Трогательная картина. Захотелось семью, жену, сына.

Мы вышли на улицу позвонить. Мать в таком состоянии, что волновать её по пустякам нельзя. Дома, оказывается, дядя Вася, отцов родной брат. Один он остался из всей семьи. В течение

месяца потерял двух братьев.

У Бориса я ужинал, пил чай, домой приехал поздно. Все уже спали. Дядя Вася стонал во сне и ворочался с боку на бок.

Глава 11 Ищу режиссёра

16 октября 1987 года, пятница

Приехал на работу, а там Андреич пьяный, весёлый, меняется с суток. Поздравил меня с высоким назначением. Имелось в виду секретарём комсомольской организации отдела.

Пришёл Толя, обрадовал. Сказал, что в связи с моим «высоким назначением», мне вышла премия за этот квартал. Марина Авдеева принесла развратную книгу итальянского автора и всем давала читать из неё выдержки. Ленка, сидя в кресле, с наслаждением зачитывала вслух целые картины про изнасилование женщины и об интимных встречах героини с мужчинами. Пожилыми сотрудницами Ленкино славословие воспринималось в штыки. Нет у нас женщин, испытавших любовь, хотя бы мгновенную. Все несчастные и страдают от своего несчастия.

Ходил к Мише Михалёву, перенимал из рук в руки элементы комсомольского владычества. Забрал документацию и долго слушал его наставления, думая о своём. А именно, когда же встречусь с глазу на глаз с моей Таней? Пока вёз бумаги в мастерскую, в лифте мельком повидался с «королевой». Она при людях даже не здоровается со мной.

Привёз документацию в мастерскую, все забегали. Толя освободил два ящика в письменном столе, для бумаг. Вертел в руках печати и комсомольские билеты, листал книги. После того, как документацию убрали, пошли с Толей на Лабораторный. Работы там не было, он просто хотел без свидетелей со мной поговорить.

После работы я поехал в экскурсионное бюро «Останкино», к Наталье Борисовне. Опять пусто. Оттуда в ГИТИС. Хотел повидаться с Витей и у Люды Афанасьевой узнать телефон Натальи Борисовны. Не нашёл ни Витю, ни Люду. Студент из их группы помог. Хороший парень из Ворошиловграда, дал телефон своей сокурсницы.

Звонил Афанасьевой, её нет дома. Сказали, что она в институте. Так я и лёг спать, не дозвонившись до Люды, не узнав телефона Натальи Борисовны.

17 октября 1987 года, суббота

С утра я ездил в ГИТИС, смотрел расписание. У второго курса занятия начинаются с пятнадцати часов. Я вернулся домой, пообедал. Попрощался с дядей Васей, и махнул на Арбат. Познакомился с художником по имени Алексей. Он летом нарисовал мой портрет «живописными красками» и повесил его как рекламу на стену, возле которой расположил свой мольберт. Все его картины очень красочны. Поговорив с ним, я отправился искать Витю и Люду. С трудом, но нашёл. Повидался со всеми знакомыми, за исключением старшей дочери Шукшина. Юля, полная сострадания, подошла, но не сказав ни слова, отошла. Видел Юру Черкасова. Встретил даже Севу Хабарова. Он мне подал руку и отвёл в сторону глаза. Видел много знакомых, всех имён не перечесть.

С Витей прогулялись. Он рассказал об учёбе, я о своих замыслах. Дошли до улицы Горького и вернулись в ГИТИС. Я сказал, что живём теперь без отца. Он не видел его ни разу, но всё равно заплакал.

Расцеловавшись с Витькой на прощанье, я поехал в «Останкино», искать Наталью Борисовну. И опять там никого. У Людмилы взял её домашний телефон, подольский, буду звонить.

Возвращаясь домой, встретил соседей сверху и снизу. Молодые ребята лет тридцати пяти. Смотрят с соболезнованием и жмут руку крепче обычного. Что наша жизнь? От младенца до старца, а там и земля.