Начало
Шрифт:
Прочитал заново «По праву памяти» Твардовского, — захотелось выучить и читать со сцены.
1 декабря 1987 года, вторник
Толя и Коля с самого утра «нажрались», как два поросёнка. Бориса на работе не было, так что с чистой совестью я весь день просидел в кабинете у Тани. Читал стихи поэтов, не вернувшихся с войны, слушал магнитофон. Радист по имени Юра надел мне стереонаушники и заводил различные песни.
В шестнадцать тридцать собралось комсомольское бюро, я уже был в курсе всех дел. И когда стали обсуждать характеристики я, чем мог, помогал. Отпросился и ушёл в семнадцать
Приехал на занятия по пантомиме. Занятия, оказывается, перенесли на четверг. Поехал в кинотеатр «Рекорд» на фильм «Амаркорд» Федерико Феллини.
Дома стоит нестерпимый запах краски, я постоянно кашляю.
Глава 5 На сорок рублей больше
2 декабря 1987 года, среда
Утром по дороге на работу я выбросил свёрток в помойку. Это были старые обои и строительный мусор. Настроение было ниже среднего. Только вышел со двора — чудо. На самой ближней к моему дому остановке стоит Таня. Смотрит не в ту сторону, откуда должен появиться автобус, а в сторону моего дома. Заметив меня, отвернулась. Я понимал, что она ждёт меня, но подойдя и поздоровавшись с ней, стал играть в непонятную игру. Сказал, что угощу её шоколадкой и полез в пустой внутренний карман. Извинился, что шоколадки не обнаружил и пообещал сегодня же исправиться. Она кокетливо ответила, что ловит на слове. Видя моё нерасположение, добавила, что ждёт подругу. На том и расстались.
Таня хотела, как в прежние времена проехаться со мной на семьдесят седьмом автобусе, пройтись вместе до работы. Да собственно, и сам я был бы не прочь проехаться и пройтись, случись это в другой день. А сегодня я был ене в духе. Выбранив себя мысленно, я побрёл на остановку девяносто первого автобуса.
Борька, придя на работу, сказал, что повстречался с Таней на входе, и она поздоровалась с ним. Видел и я Таню второй раз за сегодняшний день, она молнией бежала на выход. На мой вопрос, вернётся ли она сегодня, повернула голову и переполненным от гнева голосом сказала, что очень спешит. К тому времени в моём шкафчике уже лежала заготовленная шоколадка «люкс». Интонация её так ударила по мне, что я вышел из равновесия.
Вечером все комсомольцы нашего отдела собрались в эркере четырнадцатого этажа. Я предлагал кандидатуры, делил портфели. Всех до единого прикрепил. Собрание провёл быстро, за десять минут. Без фальшиво-лицемерных вопросов: «Кто за то, чтобы открыть собрание? Кто за то, чтобы собрание закрыть?». От партийной организации был общественник Васильев — весёлый малый. Он только приговаривал: «Ну, Андрюха, ты даёшь». После собрания пошли с Борькой на Лабораторный, чтобы отключить лифты, а там уже всё выключено и закрыто.
После работы съездил на «Щербаковскую», в экспериментальный киноцентр, узнать принят я на кинорежиссёра или нет? Девушка ответила, что мне пришлют открытку. Ещё не время. Когда же наступит время? Когда, в случае положительного ответа учиться? Какой-то подозрительный киноцентр. Вечером смотрел телевизор и одновременно учил стихи. Как ни странно, но так легче усваиваются.
3 декабря 1987 года, четверг
Надел кожаное пальто и вышел из дома. Знобило от холодного пронизывающего
На собрании всех называют по имени, а меня по имени-отчеству. Это приятно. Николай Иванович говорил интересные вещи. Например, что мы можем получать на сорок рублей больше. Для этого необходимо только написать заявление. Выйдя от начальника, я спросил у Толи, почему он не хочет писать заявление на увеличение зарплаты. Толя покраснел и сказал: «И так много получаю». Много-то много, но почему же отказываться от этих сорока? После обеда я опять задал ему этот вопрос в присутствии всего коллектива. Началась буча, самые отчаянные высказывали предположение, что за эту надбавку заставят больше работать. Почти уже решили не дразнить гусей, не требовать для себя повышения зарплаты, но тут подул тёплый ветер. Валерка Кулямин достал самогон. Толя обрадовался, выпил и согласился на всё. Мы все сегодня выпили.
Должна была быть профсоюзная конференция, я её пропустил. Купил себе пару кроссовок. Такие же, в каких бегал летом.
Придя домой, принял ванну. Звонил Борису, Женьке с обоими долго и по-бабьи щепетильно обо всём говорили. У Бориса шестого числа день рождения, исполняется двадцать пять лет. И дата красивая, и всё хорошо. Одно только плохо, что мы к этой дате не готовы.
Вечером смотрел американо-советский фильм про войну. Фильм документальный. Когда показали американку, плачущую на Пискарёвском кладбище, я не выдержал и тоже заплакал.
4 декабря 1987 года, пятница
Утром я сидел в фойе у лифтов и ждал, пока пройдёт Таня. Дождался. Она прошла мимо меня и не поздоровалась. Поднявшись в мастерскую, я взял шоколадку и поехал к ней. Мои опасения на тот счёт, что она на меня сердита, не подтвердились. Наоборот, она стала говорить со мной ласковей, смотреть теплее. Перед другими боялась показать эти чувства, да мне это и не нужно. Возможно, поэтому и не поздоровалась при наших кумушках, с которыми я сидел.
Я подарил ей шоколад, хотел объясниться. Но она перевела разговор в деловое русло, стала что-то говорить про дела комсомольские. При этом оставалась очень ласковой. Вышел из её кабинета с чистой душой, с лёгким сердцем.
Отнесли с Борисом заявления начальству, насчёт увеличения зарплаты. Получил деньги, восемьдесят семь рублей. В Технической группе пил чай с лимоном, поцеловал руку Лене. Целовал в щёчку всех женщин, что попадались мне на пути. И настроение от этого лишь только улучшалось.
Таня держит моё сердце в своих руках и в этом надо сознаться.
Ходили на Лабораторный корпус. Строганова притащила на рабочее место огромное мягкое кресло, говорит, в метро его провезла. Весёлые люди.
После работы я пошёл в районную библиотеку. Вышла на работу добрая женщина. Она даёт мне хорошие книги. Выдала сборник стихов Рубцова «Последний пароход». И первый том романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы».
Читая «Братья Карамазовы» Достоевского, я смеялся от наслаждения. До чего же жизненно и правдиво пишет автор, а вокруг нас одно беспросветное враньё. Да и сам уже изолгался до последней степени. От этого каждое правдивое слово, особенно печатное, вызывает нервический смех. Достоевский — гений и моё спасение.