Начнём с воробышков?
Шрифт:
— Зачем же ты мне звонишь?
— В каком смысле? — удивилась Марго.
Перфилов переложил трубку к другому уху и закрыл входную дверь на замок.
— Понимаешь, Марго, я бы давно тебя забыл, если бы ты мне всё время о себе не напоминала. Ты настойчива, как… я не знаю, как что!
— Это потому, Русик, — голос Марго сделался плаксивым, — что у тебя, кроме меня, больше никого нет. Ты можешь умереть…
— Я живой! — выкрикнул Перфилов. — Не звони мне больше!
Он брякнул трубку на аппарат.
Живой. Ну, да. А какой
Живи и ты, Марго. Все живите.
Перфилов прошлёпал на кухню и, наклонившись над раковиной, долго держал голову под струйкой холодной воды.
Что-то определённо происходило с ним. Было как-то легко.
Почему легко? Потому что Вовка смог себя сдержать. Потому что я ему помог. Правда, пострадал комод, но в свете всего существующего на Земле это такие мелочи.
Легко.
В холодильнике отыскались купленные вчера утром шпроты, и Перфилов их с необычайным удовольствием умял, даже всё масло хлебом вымакал. Куда там французским деликатесам! Опять-таки — давно уже такого не чувствовал.
Вечер лип к окнам, в квартирах соседнего дома зажигали свет.
А ведь завтра мне нечего надеть, подумал Перфилов, заваривая чай. И мысль была такая уютная, такая бытовая, что он, обкатывая её в голове, как леденец, и лёг с ней спать.
Нечего надеть. Надеть нечего. Совершенно. Но, может быть, какая-то сорочка и уцелела. И носки. Почти полдела…
Нелюбимый седьмой "а" шёл у Перфилова третьим уроком.
Как ни странно, он отнёсся к этому без свойственного ему в последнее время трагизма, посмотрел учебный план с восстанием Пугачёва и решил просто начитать его, как лекцию, благо, материала хватит не то что на сорок пять минут, часа на три, на четыре.
Пиджак. Жилетка. Мятая рубашка, от которой, слава богу, виден лишь ворот. Брюки.
Жертвами взрыва бельевого комода стали почти все сорочки и даже рубашка-поло, не вскрытая, в целлофановой упаковке.
Поэтому, увы, в подмышках Перфилов ещё пах неудачным субботним новосельем.
Он дал классу минуту после звонка и зашёл в него пружинящим лёгким шагом. В шепотки, в бренькание телефонных эсэмэсок, в шелест учебников, под наставленные на него глаза.
То ли что-то сделалось с его зрением, то ли что-то изменилось в нём самом, но он не увидел ни уродцев, ни идиотов за столами.
Перфилов увидел детей.
Обычных детей, уже старающихся быть взрослыми, весёлых, обиженных, соревнующихся в лидерстве, изменчивых, одиноких, да, где-то злых.
И неожиданно вспомнил Вениамина Львовича, требующего от учителей по-военному чёткой и лаконичной речи.
Эх, нет, подумалось Перфилову. Но дальше, дальше, в недосказанном Вениамин Львович был прав. Поэтому…
Решившись, Перфилов взъерошил волосы и сказал:
— Сегодня мы повторим то, что изучали зимой. Думаю, Емельян Иванович Пугачёв обождёт со своим
— А че я сразу?
Высокий чернявый Алан поднялся, ища поддержки у других учеников.
— А Маренин будет Ливонским орденом.
— А можно мне! — поднял руку Петров.
— Можно, — кивнул Перфилов. — Будешь Казанским ханством. Ну и Астраханским заодно.
Сначала, конечно, был хаос.
Но потом, когда Перфилов распределил роли и неспешно повёл Ивана-Алана по годам его жизни, как-то само собой урок захватил всех.
Бельские, Шуйские, Курбские.
Дума. Клубок боярских интересов. С севера — Швеция. С запада — Польша и Княжество Литовское. Крымский Девлет-Гирей на юге. Внутри страны — заговоры и борьба за власть.
Ах, непростые времена!
Алан, в котором Перфилов, угадав, разбудил какие-то струнки души, на бояр-одноклассников смотрел волком и пытался мыслить стратегически.
— Думай, — подводил его к решению Перфилов, — ты — Царь. Можешь ли ты опереться на бояр? Они у тебя вон, в Польшу да Литву бегают!
— Давить!
— Так люди-то богатые, опасные. Олигархи, если по-нашему.
— Отнять богатства, Руслан Игоревич!
— Национализировать! — крикнул кто-то.
— Так это их земли, — улыбнулся Перфилов, — вотчины, дарованные им великими князьями московскими, родителем Ивана Грозного в том числе. Да за каждым люди. Поссоришься с ними, кто тебе поможет? Отравят по-тихому. Они как позволили тебе венчаться на царство, так и скинут. Тем более, служат ведь, более-менее.
— А ещё кто есть?
Перфилов потом удивлялся себе, что поддался азарту и со всем классом обсуждал до хрипоты, с кем воевать первым и какие реформы проводить.
Почувствовал себя мальчишкой.
А до опричнины Алан додумался сам, и это Перфилова обрадовало едва ли не больше, чем единение с учениками.
— Мне, как царю, нужен отряд верных мне людей, ведь так, Руслан Игоревич? — чёрными, южными глазами посмотрел на него Алан. — Чтобы реформы. Чтобы заговора не было.
— Верно мыслишь, — улыбнулся Перфилов. — Только заметь, ты человек своенравный и мнительный, не без причины, конечно, но всё же и дров наломать можешь.
— Но Россия-то потом сильнее стала!
— Это потом.
— Всё равно! — разгорячился Алан. — Поляки лезут, бояре изменники через одного. Делают, что хотят.
— И кого в отряд возьмёшь? Тех же бояр?
— Стрельцов!
— Можно, но не мелковаты ли масштабом люди? — Перфилов повернулся к классу. — Есть ли другие мнения? Курбские и Шуйские молчат.
— Мелких помещиков! — посыпались ответы. — Дворян, что победнее!
— И на что же их содержать? — спросил Перфилов.
— Я дам им земли изменников! — сказал Алан.