Начнём с воробышков?
Шрифт:
— Вероника Павловна, чего вы, собственно, хотите?
Женщина упёрлась в него взглядом и рассмеялась.
— Ишь, учите-ель… Знаем мы! Что с сыном… с Вовкой моим?
— Вы же только что…
Женщина пьяно махнула на него рукой, и Перфилов умолк. Где-то внутри тонко, противно спела струна. Дзау-уу!
— Ты мне это… — Вовкина мать качнулась. — Учителя — все извращенцы.
Краска прилила у Перфилова к щёкам.
— Вы совсем?! — голос его истончился, как у виноватого. — Вы сами-то!
Женщина
— Вер, ты в конце концов… обижаешь!
Обиженная личность, подшаркнув, выступила на лестничную площадку и с подозрением уставилась на Перфилова. Невысокого роста мужчина в мятых брюках и пиджаке, надетом на майку, составил с Вовкиной матерью на удивление гармоничную пару. Физиономия его, небритая и украшенная шишкой на лбу, кривилась, выражая обуревающие её негативные чувства.
— Эт кто?
— Никто! — заявила женщина.
— Что ж ты с ним лясы точишь?
— Вовку он к себе затащи-ил, вот. Учи-итель!
Вовкина мать сощурилась. Её собутыльник взглянул на Перфилова по-новому, с глумливым удивлением, утерев рукавом губы.
— О-па, ты попал!
В его светлых глазах зажглись электрические огоньки.
— Вы меня вообще слышите? — спросил Перфилов, наблюдая, как мужчина бычится и тискает костяшки рук. — Я его не тащил!
— Зачем же он тебе? — женщина, придвинувшись, неожиданно ухватила его за свитер. — Ты сатанист? Ты убить его хотел?
Густой винный запах ударил Перфилову в нос.
— Нет!
Откуда-то сбоку вынырнул кулак и вскользь проехал по лбу, больно зацепив бровь.
— С-сука! — хрипло выругался владелец кулака, мелькнув в поле зрения растрёпанными волосами и шишкой. — Это ещё не всё!
— Да отстаньте же!
Перфилов с трудом отодрал крючковатые пальцы. Зубы Вовкиной матери звонко щёлкнули у его горла, и он с ужасом сообразил, что в таком аффектированном состоянии она могла ему и шейную артерию порвать. Господи!
— Ма-ам! Хватит, — произнёс Вовка у него за спиной.
Оглянувшись, Перфилов обнаружил его в метре от себя, насупившегося, с половинкой пирожного, зажатой в пальцах. Глаза женщины наполнились слезами.
— Сынок! — протянула она руки. — Ты жив! Жив мой сыночек! Иди ко мне…
Судя по тому, как лицо её расцвело пурпуром и из морщинисто-плаксивого мгновенно превратилось в ожесточённое, скорбно поджимающее рот, Вовка к ней идти не захотел.
— Сволочь! — горько сказала женщина. — Выкормила на свою голову.
Она вдруг сползла на светлые плитки площадки, упираясь спиной в прутья лестничных перил. Короткий халат задрался, открыв жирные, в пятнах синяков ляжки. Перфилову стало стыдно за её откровенную обнажённость.
— Ах ты!..
Собутыльник, уловив
— Руслан Игоревич, что происходит?
— Ниче, — тяжело поднялась Вовкина мать. — Извращенцы вы все. — Она взглянула на Перфилова с лютой, вымораживающей ненавистью. — Вовка, или сейчас, или не пущу!
Поймав своего приятеля за плечо, она стала спускаться вниз.
— Руслан Игоревич… — сосед, недоуменно посмотрев им вслед, перевёл взгляд на Перфилова. — Я не совсем понимаю…
— Небольшой конфликт, Валентин Львович, — Перфилов мелко улыбнулся. — Люди выпили, придумали себе…
— Я пойду, — сказал Вовка и пролез в щель.
Перфилов запоздало открыл дверь шире. Мальчик отдал ему недоеденное пирожное.
— Доешь по дороге, — Перфилов попытался всучить кольцо обратно. Часть шлёпнулась на пол, брызнув кремом.
— Вовка! — рявкнули снизу.
— Иду!
Мальчик постоял на верхней ступеньке, подвернув руки назад, словно военнопленный, прошептал что-то под нос и пропал из поля зрения.
— Много зла в людях, — сказал сосед Валентин Львович. — Чем дольше живу, тем больше зла. Откуда оно берётся?
— Из жизни, — сказал Перфилов.
— М-да. Жизнь…
Сосед посмотрел на утюг в руке и закрыл дверь.
Перфилов сходил на кухню, взял сухую тряпку и совок, загнал на совок остатки пирожного с пола, подтёр крем тряпкой. Почему-то едва не стошнило.
Уроды, подумалось ему.
Не став допивать кофе, он лёг на неразложенный диван, скрючился, умещаясь между боковыми валиками, скрестил руки на груди, сунув ладони в подмышки.
Я — извращенец!
Смех вылетел изо рта Перфилова вместе с мелкими капельками слюны. Можно ли объяснить, что делается у тебя на душе? Кому это можно объяснить? Кто тебя поймёт? Тебе тридцать девять. Тебе, сука, тридцать девять, и ты — никто. Для бывшей жены — никто. Для учеников своих — никто. Для всех восьми миллиардов, живущих в этот момент на планете, ты — никто. Некому даже выговориться.
Потому и Вовка. Потому что хоть какая-то иллюзия тепла. Кто-то рядом. Кто-то живой рядом. Почти сын. А они мне…
От жалости к себе и обиды на весь мир Перфилов заскулил, глаза его набрякли влагой, и она, жгучая, терпкая, потекла по лицу к вискам.
Суки, думалось, суки вы все. Я… кто вы такие, чтобы думать обо мне, будто я сволочь? Сами-то, сами на себя оборотитесь!
— У-у-у, — завыл он, захлёбываясь в слюне. — Уроды-ы!
В темнеющем окне небо громоздилось на крышу дома-соседа, цвет его от натуги густел, в высоте, обрезанные фрамугой, проскальзывали кровавые нотки.