Начнём с воробышков?
Шрифт:
— Сдох-хну тут…
Перфилов всхлипнул и вдруг резко поднял голову.
Звонок? Было тихо. Только под самим Перфиловым поскрипывал, проминаясь, диван. Застыв в неудобной позе, он несколько секунд ждал повторного нажатия кнопки. Заныла шея. Подлец с той стороны двери, видимо, решил помучить ожиданием.
Перфилов, не выдержав, поднялся, наскоро отёр лицо.
— Кто там? — произнёс он в полумрак прихожей.
Может, Вовка вернулся?
Эта мысль заставила Перфилова шагнуть к двери. Повторный звонок был как выстрел в сердце. Дз-зы-ыы!
— Зачем
Перфилов распахнул дверь.
Раздражение его, впрочем, быстро смялось, потому что перед ним обнаружилась давешняя знакомая, оттоптавшая в подъезде ногу.
— Здравствуйте.
— И чего вам? — грубовато поинтересовался Перфилов.
— Я здесь никого не знаю, — сказала девушка. — Поэтому решила обратиться к вам.
На ней были джинсы и вязаная кофточка, сквозь которую проглядывал бюстгальтер.
— А меня знаете? — спросил Перфилов, с трудом отводя взгляд.
— Ну, да, вас Руслан зовут, — девушка улыбнулась. — Мы с вами столкнулись, если помните.
Перфилов кивнул.
— Понятно. А вас э-э… — он мучительно попытался вспомнить её имя. — Извините, я не расслышал тогда.
— Лена. Могли бы и запомнить.
— Знаете, что! — взорвался Перфилов. — В душу мне не лезьте! Все, блин, психологи и знатоки! Я почему-то всем должен, а как мне что-то…
Девушка нахмурилась.
— Извините.
Она повернулась, чтобы уйти.
— Э-э… Лена! — запоздало крикнул Перфилов, когда соседка уже спустилась на пролёт. — Вы зачем приходили-то?
— Уже не важно, — сказала девушка.
— Вы меня сейчас идиотом выставляете! — свесившись через перила, сказал Перфилов.
— А вы разве не он?
— Ну что мы, не можем как нормальные люди? Я признаю, что несколько взвинчен, возможно, был не прав.
Девушка подняла на него свои большие глаза.
— Мне нужен был сахар.
Перфилов прыснул.
— Серьёзно?
— А что в этом смешного?
— Сахар сегодня популярен. Поднимайтесь, — оживился Перфилов.
Он чуть не сбежал вниз, чтобы вернуть девушку, но вовремя опомнился — ей-богу, опять бы не так поняли. Сорокалетний ловелас. Любитель молоденьких. Кризис среднего возраста — бес в ребро. Тьфу! Ещё и с красными от слёз глазами.
Перфилов поспешно потёр лицо.
— Проходите.
Он отступил вглубь квартиры, давая девушке понять, что не собирается ни закрывать дверь, ни сторожить её в прихожей.
— У вас миленько, — услышал Перфилов, проверяя баклажку с песком на кухне.
— А вот Вовка, мальчик, сказал, что у меня грязно, — сказал он.
— Ну-у, — тактично протянула Лена, — возможно.
— У вас есть куда пересыпать?
— Вот, — Лена, заглянув на кухню, показала ему пластиковую банку.
— Давайте.
Пока Перфилов пересыпал песок, Лена стояла в проёме, заставляя его нервничать.
— Да, здесь не чувствуется женской руки, — сказала она наконец.
— Как есть. Руки — мужские.
Перфилов наклонил баклажку резче, чем следовало, и сахар сыпнул мимо банки, крупицы побежали по
— Чёрт! Не говорите под руку!
— Вы всё-таки злой.
— Я? — удивился Перфилов. — Да по сравнению со всеми остальными… Держите, — он подал девушке наполненную банку. — В общем, я не такой, каким кажусь.
— С людьми, наверное, работаете?
— В школе.
Лена покивала, словно именно такой ответ от Перфилова и ожидала.
— Ну, до свидания.
Перфилов проводил её до порога.
— Иногда, чтобы узнать человека, необходимо лишь желание, — сказал он. — Только почему-то никто этим желанием не горит. И все судят его, как им ближе. И видят, как им удобнее.
— Это вы так себя оправдываете? — спросила Лена.
— До свидания, — сказал Перфилов, захлопывая дверь.
Хотя ему ужасно хотелось добавить: "Ты хоть что-нибудь поняла, дура?! Ты — со своей банкой и с моим сахаром?!"
В комнате он не лёг сразу, не смог, закружил, как заведённый, вырабатывая, гася раздражение, и неожиданно зацепился глазом за чёрные комочки на паркетинах у окна. Три комочка со слюдяными крылышками. Три мухи.
Все три — мёртвые.
Конец недели совсем издёргал Перфилова.
Завуч, худая, за пятьдесят женщина, прозванная Скрепкой, зачем-то решила присутствовать на его уроках в шестых и седьмых классах, и ему пришлось из кожи вон лезть, изображая увлечённость предметом и пытаясь эту увлечённость передать ученикам. Позднее средневековье, Ренессанс, Борис Годунов и Смута. Сухое лицо с поджатыми губами над задней партой.
Он оказался чертовски убедителен.
— Руслан Игоревич, — проникновенно сказала ему Скрепка на перемене, отведя в сторонку, как какого-нибудь нерадивого школьника, — не надрывайтесь вы так. Я смотрю, что вы болеете за свою дисциплину, но, поверьте, вашим подопечным нет до неё никакого дела.
Фамилия её была Скрепикова, и прозвище, собственно, от неё и брало исток.
Лёгкая сутулость, светло-зелёная блуза, коричневая юбка, коротко подстриженные, подкрашенные волосы. В бесцветных глазах то и дело проглядывала какая-то сатанинская искорка.
Перфилов её побаивался.
— Если у них останется в головах хоть что-то, уже хорошо. Вспомнят Леонардо да Винчи, я обрадуюсь, — продолжила завуч, успокаивающе постукивая тонкими пальцами по его обтянутому пиджачным твидом плечу. — Вы не переживайте, но так и есть. Это реальность.
— Вы их не любите, — сказал Перфилов.
— Почему? Люблю, — удивилась Скрепка. — Просто семнадцать лет из года в год я наблюдаю одно и тоже. Гормоны, половое созревание, пик эмоций, максимализм, нигилизм, сильные чувства к противоположному полу, отрицание жизненного опыта родителей, а вместо этого преклонение перед рок или поп-звёздами. Из года в год, Руслан Игоревич. Конечно, с вариациями. Что им история! Что им вообще школа, и мы с вами в частности! Им открылся другой мир, волнующий, яркий. Грубо говоря, наш мир. Взрослый. Но иногда, честно, зла не хватает.