Нацисты: Предостережение истории
Шрифт:
Мелетий Семенюк был тогда среди горожан на улице, и по сей день он помнит о поступке Брыся: «Мне он показался настоящим героем, особенно, наверное, потому, что, как я знал, раньше сам работал на немцев». Увидев, как немецкий полицейский избивает того несчастного, Семенюк и сам был готов броситься на его защиту: «Ненавижу их всех. Но Брысь первым вступил в противостояние с оккупантами».
Немцы устроили на Брыся облаву. Они сразу отправили полицию в дом, где он жил вместе с семьей. Его родственников жестоко избили и отправили в концентрационный лагерь. По всему городу развесили объявления о розыске, в которых предлагали награду в десять тысяч рейхсмарок за его поимку. Но Брысь скрылся в лесу. Раньше он работал на немцев, а теперь решил с ними бороться.
История из жизни Алексея Брыся – лишь одна из тысяч подобных историй, перевернувших жизнь других разочаровавшихся украинцев, хотя и немногие из них осмелились оказать настолько яростное сопротивление немцам. И поскольку, похоже, не возникает никаких сомнений в связи между жестокостью немецкой администрации и созданием движения сопротивления, то в результате люди, подобные Коху,
Многие другие немецкие солдаты придерживались такого же мнения: они пытались оправдать вермахт, утверждая, что ответственность за жестокое обращение с гражданским населением оккупированных территорий несет нацистская администрация – чиновники, подобные Коху. Однако это утверждение не соответствовало действительности: ведь Кох управлял не всей Украиной. В то время как большая часть территорий республики действительно была под управлением его рейхскомиссариата, Галиция и Волынь на Западе были объединены с Генерал-губернаторством под руководством гауляйтера Ганса Франка, а прифронтовые районы, в том числе восточноукраинский город Харьков, подпадали под юрисдикцию германских военных властей. При этом население бывшей столицы Украины пострадало гораздо больше, чем жители управляемого Кохом Горохова, родного города Брыся.
Зимой 1942/43 года по вине немецкой военной администрации Харьков охватил страшный голод, от которого погибли тысячи мирных жителей (точное число жертв нацистского режима в этом городе остается неизвестным и по сей день – по некоторым оценкам, тогда погибло около ста тысяч харьковчан). В то время как армия реквизировала для собственных нужд огромное количество продовольствия, большая часть населения была вообще лишена снабжения со стороны немцев. Солдаты видели, как наиболее слабые – в основном женщины, дети и старики – погибали от голода.
«Их мало заботило то, что вокруг умирают люди, – рассказывает Инна Гаврильченко, вспоминая, как военное правление относилось к жителям города. – Им было все равно… Не думаю, что это их сколько-нибудь волновало». Во время оккупации Инна была подростком, а потому хорошо помнит, как жители города пытались выжить в то сложное время: «Сначала убивали и ели бродячих собак. Но собак хватило ненадолго. Люди стали есть крыс, голубей, ворон». Когда животных не осталось, самые отчаявшиеся начали есть человечину. «Находились и такие, которые раскапывали свежие могилы, чтобы достать тела недавно умерших сограждан. Из добытого готовили всяческую снедь: из костей делали холодец, мясо варили и даже пекли некое подобие пирогов» [13] .
13
Возможно, и были отдельные случаи каннибализма, но в данном случае речь шла о тех, кто готовил все это на продажу: в городе (в частности, на Франковской набережной) можно было видеть повешенных с табличкой «Я ТОРГОВАЛ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ МЯСОМ» на груди. Автор здесь ошибается, утверждая что люди, выкапывавшие покойников, сами «ели пироги с человеческим мясом». (Прим. ред.)
Германская военная администрация не только лишила неработающее население Харькова каких бы то ни было средств к пропитанию: был строжайше запрещен въезд и выезд из города. Горожане не имели возможности «ходить на менку» [14] . В результате горячо любимый отец умер от голода на глазах у Инны. Хоронить было некому и не на что: обезумевшая от горя и голода девочка восемь дней пробыла рядом с покойником – сидела у его постели, разговаривала с ним [15] . Пришла соседка, помогла подготовить тело к погребению. «Я очень долго боялась, что его зарыли живым, – говорит Инна, – вдруг это была летаргия? Когда я сидела над ним, мне иногда казалось, что я слышу, как он тяжело вздыхает. Возможно, в результате разложения из его тела просто выходили газы… Не знаю».
14
В течение многих месяцев немцам не удавалось отодвинуть на восток линию фронта – так, например, фронт стоял под Роганью, которая сейчас уже входит в черту города. Подвоз сельскохозяйственных продуктов в промышленный Харьков прекратился. Кое-как выживали окраины, застроенные частными домами, при которых могли быть какие-то огороды. Вымирать от голода город начал с центра: первыми стали вымирать представители интеллигенции. Когда фронт отодвинулся, люди стали ходить по селам, выменивая продукты за еще остававшиеся у них вещи, но для того, чтобы «идти на менку», надо было получить в управе особый пропуск, что удавалось не всем. Кроме того, не всякое городское имущество пользовалось спросом у полуголодного села; надо было находить
15
В холодную зиму 1941/42 – го (морозы достигали сорока – сорока двух градусов) трупы не убирали: они оставались в домах, валялись на улицах, но, когда начались оттепели, по городу стали ездить специальные команды (немцы боялись эпидемий), собиравшие мертвецов. По улицам ездили подводы, груженные, как дровами, голыми трупами – покойников «мортусы» раздевали, если их одежда могла еще на что-нибудь пригодиться. Страшный груз свозили на окраины города и закапывали в оврагах. (Прим. ред.)
Инна была уверена, что тоже умрет от голода. Но ей повезло. Соседка, работавшая в немецкой столовой, приносила домой помои с объедками, кипятила их и делилась этим с девочкой. На некоторое время Инна и сама устроилась на мясокомбинат «девочкой-на-побегушках». Иногда рабочим в качестве пайка давали кости или бычью кровь. «Знаете, – говорит Инна, – из крови можно делать что-то вроде омлета – как яичницу-болтушку, только без яиц…»
А когда не было и этого, она ела то, что удавалось найти в дикой природе. «Вы когда-нибудь пробовали березовую кору? Она сладковатая… А еще можно есть молодые листочки и побеги жасмина. В лесу можно найти множество съедобных вещей, хотя сегодня это трудно себе представить».
История Инны Гаврильченко – еще не самый страшный пример того, какие страдания принесли Харькову немецкие войска. Многим детям в то время пришлось гораздо хуже. Анатолию Реве было всего шесть, когда город захватили немцы. Его мучения начались, когда на соседней улице, как раз за их домом, был организован лагерь военнопленных. Отец Анатолия не мог спокойно смотреть на их страдания – он стал бросать им еду через забор. Немецкие охранники стали кричать, чтобы он немедленно это прекратил, но он не услышал (он был глухой) – и его застрелили на месте. От пережитого потрясения жена несчастного ослепла, и ее отправили в какую-то больницу – маленький Толя ее не нашел. Так, в марте 1942 года он остался совсем один.
Малыш стал просить милостыню на улицах. А поскольку ребенок был, по мнению немцев, бесполезным едоком, перспективы его были плачевны… Но однажды судьба ему вроде бы улыбнулась: какая-то незнакомая женщина подобрала малыша и отвела его в один из харьковских детдомов. Там его уложили спать на подстилку из сена, а когда он проснулся утром, оказалось, что никакого завтрака не предвидится ни в тот день, ни на следующий: в приюте не было никакой еды. Детей кормили какими-то объедками дважды в неделю, и, чтобы выжить, им приходилось копаться в мусоре, который выбрасывали в лес. «Я был настолько голоден, что ел орехи [16] , – рассказывает Рева, – и эти орехи оказались ядовитыми [17] ; но у меня не было выбора – моему желудку нужна была хоть какая-то пища. Другие дети ели листья и траву».
16
Имеются в виду желуди. (Прим. ред.)
17
Очевидно, горькими. (Прим. ред.)
Дети в приюте один за другим погибали от голода, чаще всего ночью. Однако причиной смерти был не только голод. Время от времени приходили немецкие солдаты – они осматривали детей, выискивая тех, кому было сделано обрезание: искали евреев. Однажды Анатолий своими глазами видел, как во время осмотра солдаты обнаружили одного еврейского мальчика: его забрали из приюта на расстрел!
Поиск таких детей в большинстве случаев входил в обязанности эсэсовцев или других сотрудников сил безопасности. Но в большей части города были расквартированы обычные солдаты германской армии. Однажды голодное отчаяние преодолело страх: Анатолий подошел к группе солдат и попросил у них чего-нибудь поесть. Один из вояк отозвался: «Ладно, подожди минутку», – а через несколько минут вернулся и протянул мальчику кулек, наполненный испражнениями. «В них не осталось ничего человеческого, – рассказывает Анатолий. – Не жалели даже детей» [18] .
18
После того как немецким ученым удалось установить, что голодная детская кровь является мощным биостимулятором для заживления ран, в Харькове в лесопарковой зоне Сокольники был создан специальный ДОНОРСКИЙ ДЕТДОМ, в который из первого своего детдома попал Анатолий Рева. Детей там содержали впроголодь (кровь должна была быть голодной!). В детдом приезжала специальная машина. Кровь обычно брали в несколько приемов – до конца. Трупики детей поначалу просто закапывали в воронках от снарядов и авиабомб, но потом спохватились, что зря пропадает ценная биомасса, и стали свозить на подсобное хозяйство и скармливать свиньям. Для прямого переливания крови детей возили в находившиеся поблизости госпиталя люфтваффе. Маленькому Толе повезло: всю кровь у него взять не успели. При отступлении немцы прислали в Сокольники команду с огнеметами, загнали детей в подвал, заколотили окна и двери: приказ был – сжечь детдом вместе с детьми. Но заведующей как-то удалось уговорить командира, что при таком поспешном отступлении никто не будет проверять исполнение приказа. Солдаты зажгли во дворе пустой сарай, чтобы из города видно было, что в Сокольниках что-то горит, – и ушли… Нацисты заметали следы своих военных преступлений – так на улице Рыбной были сожжены гаражи душегубок. (Прим. ред.)