Нация. Грехопадение. Том второй
Шрифт:
Не меньшее изумление у народа вызывал и тот факт, что рядом с ним постоянно находилась его жена Раиса Максимовна. Появление «первой леди» не только удивляло людей, но и радовало, так как это, как им казалось, приближало страну к цивилизованному сообществу, к тому, чего так не хватало народу великой державы. Одним словом, люди всячески верили в Горбачёва и его реформы.
«Человек слабый духом, – любил повторять Горбачёв, – никогда не решит те задачи, которые мы перед собой выдвинули. Мы должны быть не только сильными и умными, но и терпеливыми. Без этих качеств перестройку не осилить. Мы ведь собственно и начали её с того, что решили разобраться, в каком доме живём, что с ним происходит, как выглядит его фундамент, стены и всё остальное, и что нужно – косметический или капитальный ремонт. Стало ясно: капитальный! Косметическим ремонтом ему уже не помочь. В этой связи должен вам сказать: никогда так не были близки отношения и так глубоко взаимопонимание между руководством страны и нашей интеллигенцией, как теперь. И основано оно не на сладких речах в адрес друг друга, а на доверии
И хотя процесс перестройки затронул практически все общественные сферы, всесторонне разработанной, научно обоснованной программы преображения общества у команды Горбачёва не было. А если и была, то имела кабинетный характер в виде замыслов и положений, которые никак не увязывались с логикой жизни: почему страна, располагающая огромными природными ресурсами, оказалась в тяжелейшем положении, в предкризисном, можно сказать, состоянии.
Помимо этого, в стране начали расти как грибы проблемы, связанные с национальной политикой. Национальные вопросы стучались не только в дверь, но и в окна, да так, что стёкла трещали. Почувствовав свободу, во всех республиках стали появляться «новоявленные вожди» (появлялись они и в Москве), но в республиках они появлялись быстрее, чем грибы после дождя, формируя не только общественное мнение на независимость и самоопределение, но и националистические идеи. Это был мощный удар под дых Горбачёву и всему руководству страны. О таком положении дел никто не думал, вернее, никто его не предполагал. Стратегически этот «шаг» никто не просчитывал, так как все народы СССР жили одной великой семьёй. На изучение этого «феномена», естественно, времени не было. Чтобы остановить «пробуждение» народа, этот разрушительный процесс, требовалось принятие срочных мер вплоть до политического решения, но ничего этого сделано не было просто потому, что никто не знал, как это грамотно осуществить, не отступая от намеченного пути. К тому же не хотелось выглядеть глупо перед западными странами, коль заявили на весь мир об особой ценности демократии. Одним словом, всё было пущено на самотёк – как уж вывезет.
А тем временем националистическое движение нарастало, с каждым днём вопросов становилось всё больше и больше. Народ выдвигал всё новые и новые требования, поскольку ему страсть как хотелось приблизиться к чему-то новому, желанному, пусть даже непонятному и запретному, настолько манил их дух новых идей перестройки. «Запретный плод сладок», – принято говорить в таких случаях, поскольку он слаще любого из разрешённых. Здесь и искушение, и свобода выбора, и осознание того, что можно стать свободным человеком, и непреодолимое стремление к познанию. Одним словом, свернуть с намеченного пути было уже невозможно, настолько мощно втянулась страна в масштабные процессы, охватывающие миллионы людей, всё народное хозяйство страны. Конечно, думать, что в такой огромной стране с накопившимися проблемами произойдёт всё как по волшебной палочке, никто не собирался. Все понимали, что предстоит большая работа и требуется выдержка.
И тем не менее вся страна с утра до вечера пела песню Виктора Цоя:
Перемен требуют наши сердца,Перемен требуют наши глаза,В нашем смехе и в наших слезах, И в пульсации венПеремен!Мы ждём перемен!Масло в огонь подливала волна газетных и журнальных публикаций. Что говорить: «властители дум» старались проявить себя как никогда. Такое было разве что перед революцией семнадцатого года, когда творили историю «без царя в голове». Интеллигенты, представляя собой элиту общества, помня историю, горели желанием сломать всё старое и построить нечто новое. Таков был заказ, заказ фонда Сороса [1] , основной задачей которого была смена «закрытого» общества в СССР на открытое, которое бы могло нормально воздействовать с западным миром. И на это фонд денег не жалел, особенно на «толстые» журналы. Критической разборке подверглось всё что можно. На фоне такой ретроспективы в стране стали печатать многие литературные и философские произведения, не допускавшиеся в печать в период Брежнева: «Дети Арбата» А. Рыбакова, «Белые одежды» В. Дудинцева, «Зубр» Д. Гранина, произведения Н. Гумилёва, А. Платонова, Б. Пастернака, А. Солженицына, В. Войновича и многих других писателей.
1
Джордж Сорос (род. 12 августа 1930 г.) – американский финансист, инвестор, филантроп, сторонник теории открытого общества и противник «рыночного фундаментализма», создатель сети благотворительных организаций, известных как «Фонд Сороса».
В октябре 1988 года отменяется постановление 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград», которое положило начало травле А. Ахматовой, М. Зощенко, П. Нилина. Отменяются постановления об исключении О. Мандельштама, И. Бабеля, Б. Пастернака, А. Галича и других из Союза писателей.
В этот период тиражи самых читаемых литературных журналов, таких как «Новый мир», «Знамя», «Москва»,
Но этого нашей «интеллигенции» было недостаточно: возникает потребность в переоценке самой истории русской литературы, так как всем ясно, что в ней, в её советском варианте, многое фальсифицировано. Этого мнения придерживались и многие критики, утверждавшие, что большая часть советской литературы обслуживала тоталитарную систему, а значит, она закончила свой «поход» по человеческим душам и не имеет больше ничего общего с действительностью, а значит, век её закончился, она должна быть разрушена и уничтожена вместе с коммунистической системой.
И действительно, в эти годы социалистический реализм как литературное направление угасает, хотя отдельные произведения в его традициях ещё выходят. В литературную жизнь всё больше входят другие направления. Это и публицистика, посвящённая актуальным экологическим, историческим, экономическим и нравственно-психологическим проблемам, и критический реализм, в основе которого находится принцип историзма и правдивого изображения действительности, и модернизм, где всякая социальная утопия выглядит как насилие над человеком. Для них данность жизни – это хаос, в котором нужно искать конструктивный диалог обустройства общества и мира. Это и постмодернизм, характерной особенностью которого является признание разнообразия и многообразия общественно-политических, идеологических, духовных, нравственных и эстетических ценностей. Отрицая рационализм реализма с его верой в человека и исторический прогресс, постмодернизм отказывается не только от социально-политической жизни, но и от новых социально-утопических проектов. Одним словом, в новых предлагаемых обстоятельствах, коими явились условия перестройки, пришедшие в литературу писатели не захотели быть реалистами, то есть людьми, всерьёз озабоченными ролью человека в историческом процессе, философами, размышляющими о смысле человеческого бытия и занятыми поисками нравственной опоры, как, впрочем, и «пророками», приняв правила толпы, чтобы раствориться в ней. Им было неважно, куда поведёт дальнейший путь, им важна была прагматическая сторона дела, а проще говоря – заинтересованность. Мир идеала как таковой виделся им уже в другом жанре.
В обстановке такого непонимания и растерянности многие крупные писатели переключились на окололитературную малопродуктивную полемику либо вовсе отошли от художественного творчества, чтобы, как говорится, не вилять, да и на вилы не попасть, выжидая «лучших» дней. Писатели бросили не только писать, но и защищать литературу, лишив её тем самым кассационного суда, а проще говоря – будущего. Этим самым не только была подорвана способность вырабатывать коллективную память (даже самых недавних событий). Это помогало вытеснять, стирать её из памяти. Писатели, в ком ещё сохранилась душа, поняли, что общество в целом и каждый человек в отдельности потеряли всякую возможность анализировать прошлое и использовать его уроки для того, чтобы определять свою позицию в конфликтах настоящего.
Наряду с литературой политика гласности коснулась и других сфер культурной жизни: кинематографии, изобразительного искусства, музыки, театра. Вчерашние деятели культуры и искусства в один миг захотели стать судьями и обличителями коммунистического строя, вынося приговор всем годам жизни. Разбежавшись в разные зарубежные развлекательно-увеселительные учреждения сомнительного толка, они сразу же забыли про страну, про народ; их рвение было так велико, что они готовы были служить не только новому хозяину, но и чёрту, и дьяволу, лишь бы только не своей стране. Методом «нового искусства», методом новой необъявленной войны они включились в общий процесс подавления сознания народа, чтобы не только деморализовать его, но и дезориентировать по всем, что называется направлениям. Не совсем осознавая (а может, и продуманно), что убивают не только тело, но и душу человека.
Мертвечина губительной разобщённости, эгоистичности, позорной жадности привела к тому, что говорить языком настоящего искусства стало некому и не о чем. А ведь пришло то время, когда можно было проявить художественное право, «душе даруя пробужденье», но этого, к сожалению, не случилось. Дружба с Западом и его так называемой культурой стала для них одной из главных стратегических целей, причём любой ценой. Быстрее всего эта работа получалась у работников телевидения, руководителей центральных каналов, которые бросились налаживать «гуманитарные мосты», «послы доброй воли» и другие передачи, призывая не только к обретению свобод, но и к переоценке всей нашей жизни, что было немыслимо в эпоху застоя. С одной стороны, казалось бы, люди хотели немногого: не стоять в очередях, говорить и слушать правду, читать ту литературу, которая нравится, носить красивую, качественную одежду, слушать музыку, которую слушает весь мир, ездить туда, куда захочется. Одним словом, людям захотелось ходить «пружинисто», примеряя на себя социализм, но уже с человеческим лицом. Но с другой стороны, получилось как-то не совсем патриотично: в один миг все мыслящие, пишущие и сочиняющие превратилась в обличителей своей страны – страны, где они родились, выросли, получили образование, известность, учёные степени, где росли их дети, внуки.