Над бездной
Шрифт:
Каждый переворот в жизни человечества можно сравнить с семидневным сотворением мира. Разрушение старого строя жизни и возникновение нового не может совершиться разом; всегда этому предшествует нечто, подобное хаотическому состоянию, из которого мало-помалу выделяются элементы мрака и света, воды и суши, и разграничиваются
Эпоху, взятую нами, Моммсен характеризует так: «Римляне сбились с толку не единственно насчет своей старой веры, но и насчет самих себя. Ужасные потрясения пятидесятилетней революции и инстинктивное предчувствие, что междоусобная война еще не кончена, усиливали беспокойное ожидание, стесненное, мрачное настроение духа толпы.
Тревожно блуждающая мысль взбиралась на каждую высоту и погружалась в каждую бездну, надеясь найти в них новые откровения насчет грядущих роковых кризисов, новые надежды в отчаянной борьбе против судьбы или, может быть, только новый страх.
Чудовищный мистицизм находил во всеобщей политической, экономической, нравственной и религиозной распущенности пригодную для себя почву и рос с ужасающей быстротой, точно гигантского роста деревья за ночь вырастали из земли; никто не знал, откуда они и для чего, и самое это чудесно-быстрое возникновение производило новые чудеса, охватывая эпидемически всякий не слишком твердо установившийся дух» [54] .
54
Моммсен. Римск. Ист., т. II., гл. XII.
Таково было хаотическое брожение умов в последнем веке до Р.Х., бывшем и последним веком республики Рима, вследствие разложения язычества перед пришествием Спасителя и несостоятельности прадедовских уставов
Воцарение Августа было как бы первым днем творения для политической жизни обновленного Рима, а Рождество Христово — для нравственной.
То и другое было светом, но этот свет долго сиял над хаотической бездной, потому что развратившиеся римляне не умели после первого императора ни вручить власть в достойные руки, ни понять истин христианства.
Власть перешла в руки чудовищ, а чистая вера подверглась гонению, и несколько периодов борьбы должна была пережить Церковь, пока не утвердилась на развалинах древней мифологии и не почила от трудов.
Но, глядя на события беспристрастно, надо признать факт, что христианство быстро развилось и оросилось кровью мученичества только там, где разложение язычества подготовило ему удобную почву. Семена же, по словам притчи, падавшие на камень, не прозябали. Много веков спустя после Р.Х., когда уже Рим сделался главою церкви, провинции еще коснели в идолопоклонстве. Мирные земледельцы, не вдававшиеся в философию, равнодушно смотрели на кровавые трагедии своей столицы, равнодушно молились прежним богам, нередко смешивая их с угодниками новой веры, тревожась больше об урожае своей полбы и винограда, нежели о свержении кумиров Юпитера.
Они равнодушно приняли новую веру по приказанию правительства, но приняли только ее внешнюю, обрядовую сторону. Неаполитанский рыбак и пахарь до наших дней язычники. Первый молится огням св. Эльма, как прежде молился огням Кастора и Поллукса, и чтет «Морскую Звезду», — Madonna Stella marina, как чтил в древности Venus regina stellarum, а второй видит в св. Януарии укротителя огнедышащего Везувия, смешав его имя с именем Януса, укротителя боевых распрей.