Над Кубанью зори полыхают

Навозова Фёкла Васильевна

Теперь Митрий прищурил глаза.

— Да это как сказать! Для кого босяки, а для кого и порядочные люди. Ты вот Архипа хаешь, а он человек с головой. ЧОН тоже дело неплохое: скорее банду выведем и нам же спокойней жить будет.

— Ну, а дальше, дальше што? — нетерпеливо перебил его Микола, у которого руки затряслись от злобы. — Нас-то, казаков, бандиты не тронут…

— А дальше, дорогой дядя, с бандой надо кончать и жизню по–новому строить. Тут уж чухаться не приходится. А насчёт казачества…

— Не приходится говорить, ядрёна палка! — снова перебил его Микола.

Он

послюнявил края смятого газетного обрывка, свернул его в косую трубочку и заломил козью ножку.

Митрий ждал, пока он закурит, в упор смотрел на него. Теперь он понял, что Микола Ковалев пришёл неспроста: затевается против него, Митрия, что-то большое и, может быть, страшное.

А Микола между тем высекал огочь, зажигал самокрутку, затягивался.

— Так вот, Митро! — решительно заявил он. — Мой совет тебе: пока не поздно, отойди ты в сторону от коммунистов и всяких ЧОНов. Ежели р ссудить, то» банды никакой и нетути! Есть свои, казаки, и все тут. И хотят они царскую власть обратно. Разве плохо жилось нам, казакам, при царе? Из-за границы сейчас кое-кто возвратился в наши места. С ними линеец–атаман Филимонов. Оружию всякую пароходами везут — старые союзники помочь обещают казакам. Как дело загорится, то от твоего ЧОНа и комячейки за один мах ничего не останется. А мне тебя жалко, как-никак свой!

— Ага! Жалел волк кобылу, оставил хвост да гриву. Вы што это, в одной Но>во–Троицкой переворот решили совершить или во всей стране зараз? —насмешливо спросил Митька.

Микола не обиделся. Он пожал плечами и с ухмылкой ответил:

— Как хошь, так и понимай, а тольки мне думается, скоро кое–кому придётся укоротить руки, штобы нашей землёй и нашим казачьим хлебом не распоряжались хотя бы в Ново–Троицкой. А там, гляди, и по другим станицам и областям поднимутся. — Он с укором покачал головой и крякнул. — Неужели тебе, Митька, не видно, што казак сейчас на собственной земле батраком стал и в собственном амбаре не хозяин! Ведь выгребают босяки хлеб из амбаров, ещё и маузерами угрожают. А казаки, как куренки, опустили крылышки и слухают, как им коммунисты свою песню играют.

— Ну, сейчас никто к вам с маузером не лезет! — возразил Митрий. — Теперь продналог. Рассчитался с государством — остальное твое…

— Хэ! — хмыкнул Ковалев. — — Дык ведь этого остального чуть видно. А раньше как было: и у нас, у Ковалевых, и у вас, Заводновых, амбары от зерна лопались.

Митька молчал. Считал, что спорить нет смысла. Не затем к нему пришёл Микола, чтобы разрешить свои сомнения, а затем, чтобы перетянуть Митьку на свою сторону. А Микола подумал, что Митька замолчал оттого, что слова его попали в цель. Он ближе подвинулся к Митьке, зашептал:

— Тут, братец мой, подумать надо, хто нас от этой советской напасти избавить смогет!

— А кто? — тихо спросил Митька.

Микола дёрнул носом, тряхнул бородёнкой и, ударяя себя по колену, изрёк:

— Всем казакам надо гамузом восстать и скопом в несколько дней переворот власти совершить.

— А как не справитесь? Тогда голова долой? — спросил Митька.

— Ну, это ещё неизвестно, справимся или

нет… А волков бояться — в лес не ходить… Вообще рассуждать ты горазд, а не знаешь того, что кабы не Нюрка, так пустили бы ревкомовцы все ваше заводновское хозяйство по ветру.

— А при чём тут Нюрка? — насторожился Митька.

— А при том, что при военкоме, при Архипе, состояла твоя Нюрка. Нам уж лучше об этом знать.

Митька побледнел.

— А тебе какое до этого дело! — Митрий вскочил на ноги и, не помня себя от ярости, прокричал: — Сию минуту уноси ноги! Не погляжу, што родня! Морду расквасю!

Ковалев, словно не слыша угрозы, выдохнул клуб дыма, растоптал окурок и проговорил:

— Ну, извиняй, Митрий Тарасович! Выходит, каши мы с тобой не сварили — родня врозь.

— Родня среди дня, а ночью не попадайся! С такой роднёй можно и не родниться. А на Нюрку ты не кивай. Лучше на свою Гашку оглянись. Гришка-то у вас по ком рыжий? При австрийце состояла твоя Гашка!

Микола вскочил и сжал свои узловатые кулаки, готовый броситься на родича, но, опомнившись, опустил руки и злобно прошипел:

— Попрекаешь! Ниче–го–о! Побесишься, да к нам же на поклон приползёшь, когда мы из вашего брата потрохи будем пускать.

Он встал и зашагал к калитке.

Митька с досады сплюнул, надвинул кубанку на самые глаза и поднялся на крыльцо. Нюра спросила его:

— Ты што, с дядей повздорил?

— Меньше бы мяла конопли тут с некоторыми, не пришлось бы ругаться! — сдавленным голосом ответил Митька, грубо оттолкнув жену.

— Вот оно што… А клялся, божился, што попрекать не будешь!

Митька, хлопнув дверью, скрылся в горнице. Нюра, захлёбываясь слезами, бросилась в кладовую.

А немного погодя во двор к Заводновым вихрем влетела Гашка Ковалева. Растрепанная, в криво застёгнутой кофте, она ещё от калитки принялась визгливо ругать на чём свет стоит заводновскую родню — Нюрку, Митьку и будущее их потомство. Тарас, стоя на базу, мрачно слушал незванную гостью. А та орала на вышедшего на крыльцо Митрия:

— Мы ишо покажем вам, советским прихвостням, иде раки зимуют! Мы вас выведем на чистую воду! Как у тебя, Митька, совести хватает меня в шлюхи приписывать, кады твоя Нюрка к Архипке бегала денно и ношно!

— Ну, ещё што скажешь? — выскочила из кладовки Нюрка.

— А то и скажу, что потаскуха ты! Блудливая кошка! Да я тебе всю шерсть наизнанку выверну.

Нюрка бросилась к ней, но Митька опередил её. Гашка, охнув, покатилась с крыльца.

— Ка–ра–у-ул! Убивают! — закричала она.

К заводновскому забору уже бежали соседи.

— Ой! Дерутся, дерутся!.. Глядите, добрые люди, как Митька саданул Гашку!

Услыхав сочувственные возгласы, Гашка жалобно заохала.

Затолкнув Нюрку в кладовку, Митрий запер её на засов и сам ушёл в хату. Гашка лежала у порога и охала, наблюдая из-под ладони за сбежавшимися соседями. Рвалась с цепи и заливалась лаем собака.

Старый Тарас, сплюнув в сторону Гашки, ушёл в сарай. Вскоре разошлись и соседи.

Тогда Гашка перестала охать, поднялась и через огород пошла к себе домой.