Над Кубанью. Книга вторая

Первенцев Аркадий Алексеевич

Но в ответ на белый террор восстали таганрогские рабочие, с боем захватили этот крупный приазовский город и соединились с харьковскими отрядами. Революция начала наступление на Ростов, Каледин взывал к совести донских казаков, но они не желали поддерживать самозванного атамана. Это же позже повторилось на Кубани.

Трудовые казаки искали настоящей демократии, настоящей свободы, ими же пытались командовать правители, угодные казачьим верхам. Эти правители кричали о самостийности, но казачьи массы уже знали декреты Второго съезда Советов о мире, о земле, о переходе власти к Советам. Казаки читали ленинскую «Декларацию прав народов России»…

Казакам надоела война, а контрреволюционные генералы и различные антисоветские деятели, изгнанные из центров России, тянулись на казачьи окраины, думая здесь найти приют, спасение и отсюда раздуть пожар гражданских войск. А казаки в своей основной массе воевать не хотели. Им были ближе мероприятия Советской

власти, стремящейся вывести страну из состояния войны, покончить с войной: незаконченная война с Германией и Австрией мешала упрочению Советской власти.

Партия большевиков боролась за мир, и это отвечало чаяниям казачества и прежде всего наиболее революционной и сознательной его части, состоявшей из фронтовых казаков, представителей середняцких и бедняцких слоев. Станичники знали из документов, распространяемых агитаторами-большевиками, и по митингам, на которые щедро было то время, что Советское правительство не на словах, а на деле борется против войны и предложило «всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире».

Переговоры о заключении мирного договора, начатые 3. декабря 1917 года в Брест-Литовске и законченные через два дня подписанием соглашения о временном прекращении военных действий, были проведены уже после того, когда «союзники», Англия и Франция, категорически отказались вести какие бы то ни было переговоры о мире с Германией и Австрией.

И, безусловно, «союзники» были застрельщиками контрреволюционной кампании против заключения мира. Несмотря на то, что страна воевать не могла, они толкали Россию на войну. Партия большевиков понимала, что продолжение войны ставит на карту само существование только-только родившейся Советской республики. Правда, германский империализм предъявил грабительские требования, пытаясь подчинить себе огромные куски территории бывшей царской империи, а Польшу, Украину и прибалтийские страны сделать зависимыми от Германии государствами. Но нужно было спасать Советское государство, временно пойти на уступки, отступить для перестройки своих рядов, получить передышку для укрепления внутреннего положения, для создания боеспособной Красной Армии. Нельзя было подставлять неокрепшую Республику под удар германских империалистов…

Обстановка, сложившаяся на Дону в начале 1918 года, была неблагоприятна для мятежников. Силы еще точно не определились и не размежевались. Антанта еще не решилась на открытую военную интервенцию против Советов, ибо не вполне доверяла способности контрреволюционных генералов поднять крупное и действенное восстание против Советской власти, чтобы свергнуть ее, установить снова власть буржуазии и помещиков и покарать рабочих и крестьян.

Политическая агония двух членов триумвирата Алексеева и Каледина, находившихся на первых ролях в организуемом на территории Дона мятеже, была очевидна. Корнилов видел роковую обреченность и Каледина и Алексеева и внешне спокойно наблюдал эту агонию. Люди, близкие к Корнилову, после утверждали, что именно тогда, в Ростове, у Корнилова появились первые ростки мистицизма, позже явно обнаруженные в характере этого генерала. Пожалуй, дело даже не в мистицизме, а в холодном расчете Корнилова, этого умного, волевого и беспощадного генерала, верившего в то, что он, а никто другой, призван «спасти» Россию. Так же как Алексеев или Каледин, Корнилов пытался не замечать тех коварных сил, исполнителем воли которых он становился, возглавляя мятеж против молодого государства рабочих и крестьян. Прикрываясь патриотической фразой и, пожалуй, искренне веря в свой российский патриотизм, Корнилов мало задумывался над политическими доктринами своих противников, которых он слепо ненавидел и не давал им права называться патриотами России, хотя они были действительными патриотами своей Советской Родины. Корнилов не представлял для России другого порядка, кроме ранее установленного монархического, считая, что все остальное несет разлад, анархию, экономическое ослабление государства. Корнилов негласно поддерживал ориентацию Алексеева и Каледина на «союзников» даже в борьбе не против внешнего, а против внутреннего «врага», то есть против своего собственного народа. Корнилов был опытным военным и знал, из каких компонентов складывается, подготовка и выигрыш сражения. Ему было известно, что контрреволюция в России располагала солидными генеральскими и офицерскими кадрами. Можно было опереться на кулачество и казачьи верхи. Но ему также было известно, что людей надо вооружить, кормить, оплачивать. И оружие и деньги можно было получить только извне. Поэтому он поддерживал ставленника Антанты генерала Алексеева, хотя сам старался быть в стороне от подобного рода практической деятельности.

В те дни Алексеев написал отчаянное письмо в Киев, во французскую миссию, которая была передаточным пунктом в России по связи с остальными империалистическими государствами Антанты, подготавливавшими военную интервенцию.

«…Донская область

была избрана мною для формирования Добровольческих армий, как территория, достаточно обеспеченная хлебом и входящая в состав, казалось, очень сильного своими средствами и своими богатствами юго-восточного союза.

Я рассматриваю Дон, как базу для действия против большевиков, зная, однако, что казаки сами не желали идти вперед, для выполнения широкой государственной задачи водворения порядка в России. Но я верил в то, что собственное свое достояние и свою территорию казаки защищать будут и тем обеспечат безопасность формирования и время для обеспечения новых войсковых частей, но я ошибся.

Казачьи полки, возвращающиеся с фронта, находятся в полном нравственном разложении. Идеи большевизма нашли приверженцев среди широкой массы казаков. Они не желают сражаться даже для защиты собственной территории. Они глубоко убеждены, что большевизм направлен только против богатых классов — буржуазии, интеллигенции, а не против области, где сохранился порядок, где есть хлеб, уголь, железо, нефть.

Уже 26 ноября 1917 года мы вынуждены были бросить в бой под Ростовом своих 400 человек, ас 12 января этого года мы бросили в бой все, что подготовляли. Мы не можем получить материального снаряжения и патронов, так как все наши сообщения с Румынским и Юго-западными фронтами отрезаны сильными по числу большевистскими отрядами. Мы могли бы уйти на Кубань. Но и Кубанское войско выдерживает натиск большевизма только при помощи добровольческих частей, так как кубанские казаки нравственно разложились.

Простой взгляд на карту подскажет, что Кубань не может служить доходной базой для будущих действий. С уходом туда мы надолго отсрочим начало решительной борьбы с большевизмом… Вот почему, изнывая в неравной борьбе за Дон, мы не отказываемся от борьбы. Но силы неравны, и без помощи мы будем вынуждены покинуть важную и в политическом и в стратегическом отношениях территорию Дона, к общему для России и союзников несчастью. Предвидя этот исход, я давно, но безнадежно добивался согласия направления на Дон, если не всего чехословацкого корпуса, то хотя бы одной дивизии. Это было бы достаточно, чтобы вести борьбу и производить дальнейшее формирование Добровольческой армии. Но, к сожалению, корпус бесполезно и без всякого дела находится в районе Киева и Полтавы, а мы теряем территорию Дона. Сосредоточение одной сильной дивизии с артиллерией в районе Екатеринослав — Александровен — Синельниково уже оказало бы косвенную нам помощь, хотя бы в виде далекой угрозы тылу большевистских войск. Получив обеспечение с Запада, мы могли бы нанести мощный удар большевизму в других направлениях и покончить местную борьбу в нашу пользу.

Быть может, еще не поздно, через несколько дней вопрос может решиться бесповоротно не в пользу Дона и русских интересов вообще. Уход добровольческих частей из Донской области ухудшит общее положение и уменьшит шансы борьбы с большевизмом…»

Письмо получили, но союзные державы отделались молчанием. Боевое содружество распадалось. Союзники скептически выжидали ощутимых результатов борьбы на Дону и пока воздерживались от помощи. Величайшая биржевая спекуляция, война, скоро должна была принести бешеные дивиденды, а капиталы, брошенные сейчас в Россию, могли погибнуть. Молчание Антанты отнюдь не объяснялось напряжением усилий, которые должны были сломить Германию. Могла же она в период не меньшего напряжения посылать в союзную Россию корабли и подводные лодки, огромное количество снаряжения. Валялись же в портах Архангельска и Мурманска свыше двух миллионов тонн неиспользованных военных материалов.

Союзники пока еще не верили в успехи русских крамольных генералов и боялись, что помощь не принесет процентов. Позже, когда мятеж воспламенится, союзные державы, наверстывая упущенное, станут поддерживать ранее отвергнутых, бросятся подливать в пламя горючее, пытаясь как можно выгоднее спекулировать кровью обманутых казаков Дона и Кубани…

Ростов шатался. Добровольческая армия ночью покинула город. Окраинами, по глубокому снегу, вышли части. Корнилов уходил пешком вместе со всеми.

По Ростову ударили отряды красного Дона, на Куба-: ни генерала также ожидало худое. Слухи — казачество поддерживает большевиков. Сердце «избавителя» ожесточалось.

У Аксайской на льду Дона линия переправляющихся обозов и войск.

Начиналось мятежное кочевье.

Гурдай, прибывший в Ростов по поручению кубанского правительства, невольно очутился в числе отступавших. Вместе с ним Карташев. Они ехали на тавричанской бричке, запряженной двумя выносливыми метисами-дон-чаками. Бричка была завалена чемоданами, узлами, мешками с зерном и даже наспех сорванными портьерами. Портьеры оказались наиболее кстати. Генерал завернул замерзшие ноги. Во время переправы пришлось оставить повозку и двигаться возле нее, по мокрому снегу. Лед потрескивал — казалось, вот-вот разойдется. С того берега горланили артиллеристы, спускавшие батарею. Гурдай заторопился, промочил ноги. Карташев сидел в повозке, покуривал. Табак приятно щекотал в носу.