Над Кубанью. Книга вторая
Шрифт:
Подошли ко двору, где приютили Мостового. Двухстворчатые ворота были раскрыты, во дворе с мажары сгруживали скарб. Вернулась семья.
— Ничего, мужики-ставропольцы… — солидно заметил Сенька, тщательно отирая ноги, — за нас идут. Их не обманешь.
Мостовой лежал худой и черный. Руки вытянулись вдоль тела, острый кадык двигался быстро, будто под кожей перекатывался орех.
— Егор Иванович, — сказал Шаховцов, подсаживаясь и снимая шапку.
— Батя не узнает вас, дядя Василий, — тихо сказал Сенька, отводя его к столу, —
Сенька говорил нарочито грубо, но голос дрожал, и большого труда стоило мальчишке выдержать этот солидный тон.
— Что ж теперь делать? — спросил Шаховцов Сеньку, как равного.
— Домой надо.
— Далеко домой. Можно ли?
— Фершал говорит, сразу нельзя, а потом можно. Вот железной дороги нету, а то поездом бы. — Сенька покусал губы. — Вы, дядя Василь, пока в часть не идите, постерегите батю, а я пеши смотаюсь в Покровку, может, Каверины коней дадут.
Шаховцова обрадовала сметливость мальчика. Ему хотелось придумать еще что-нибудь, настоящее, спасительное.
— Надо спешить, Сеня. Уход нужен хороший, питание. В Екатеринодар отправим. Там хорошие врачи… — Он осекся: ведь на Екатеринодар пошел Корнилов, враг Мостового. — Пожалуй, лучше через Покровку, — тихо добавил он. — Только как же туда пешком добираться?
Подошел дед, поздоровался, пристально оглядел Шаховцова.
— До Покровки довезем, — сказал он, — я уже с сыном советовался. А там устроитесь.
— Видите, какого я себе дедушку разыскал, — обрадовался Сенька, — получше Харистова, — отмахнулся, скривился, — паралик его разбей, того Харистова. Через его два кадета с мушки ушло, может, батю бы выручил.
Сенька рассказал о случае во время атаки корниловского полка.
— Жилейцев разыскивал середь мертвяков. Нет-нет да и пригляжусь, — продолжал Сенька, — ведь двенадцать человек батя за собой увел, с кого-кого, а с него в станице спросят…
— Нашел жилейцев? — бездумно спросил Шаховцов.
В глазах мальчишки появились радостные огоньки.
— Нет. Ни одного середь мертвяков… Да разве я всех оглядел, их по всему селу накидано… Ну, что было, то прошло. Пойду, дедушка, во двор, погляжу, какие там у вас кони, у ставропольцев. Может, я пеший швидче доберусь.
ГЛАВА XVII
Кружным путем Мостового привезли в Жилейскую. Извещенный телеграфно, на полустанок прибыл Батурин. Он мимоходом пожал руку Василию Ильичу и, приблизившись к раненому, оправил овчинную шубу, что прикрывала Егора. Мельком оглядел Доньку, укладывавшую в мешок кое-какие вещи.
— Сам не можешь, Егор? — спросил он.
Мостовой скривился от боли.
— Пожалуй, не смогу.
— Снесем, — сказал Павло и взялся за носилки. — Сенька, прикажи кучеру прямо к поезду подавать.
— Вроде нельзя, дядя Павло.
— Для такого дела можно.
Тачанка въехала на перрон. Жеребцы испуганно толкались на непривычном асфальте. В поезде, составленном из товарных
— Корнилов пометил, — процедил он, сдвигая челюсти.
Отряд двигался против Корнилова. Все стояли молчаливо, выжидательно.
— Мы его позже пометим, — сказал красногвардеец в солдатской шинели.
— Скипетр добывать идет, — добавил Батурин и выругался. — Трогай…
Жеребцы натянули постромки, цокнули копытами. Поезд проходил мимо, и из вагонов глядели сотни сосредоточенных лиц.
Возле полустанка ожидал Меркул на второй подводе. Поверх сена была накинута добротная полость, расписанная коричневыми цветами. На линейку сели Шаховцов и Донька. Тачанка пошла вперед.
— Не растрясут? — недовольно буркнул Меркул,— Говорил Павлу, дай я на козлы сяду, не послухал.
— Там же фельдшер, — сказал Шаховцов, — Пичугин. Он знает.
— Знает, как живот йодом мазать да клизму ставить, а с пораненными людьми — без привычки. — Подтолкнул Шаховцова: — Чья? Егорова, что ли? Не у Корнилова отбил?
— Каверина Евдокия, из Новопокровской.
— Из Покровки? — Меркул приподнял брови. — Чего же ее шут в Жилейскую занес?
— Помогала, ухаживала. Без нее, пожалуй, не справились бы.
— За милосердную сестру, выходит. Что ж, баба хорошая.
Заметив, что Донька прислушивается к их шепотку, покричал на коней и лихо выскочил из балки на бугор. Над полями носились грачи, черные, одинаковые. Изредка они опускались стаей и долбили землю крепкими клювами. Меркул намотал вожжи на баранчик, пустил коней шагом и вынул кисет.
— Вдовка? — шепнул он, наклоняясь к Шаховцову.
— Замужняя.
— Замужняя, — удивился Меркул, застывая с кисетом в руке и с бумажкой, приклеенной на нижнюю губу, — как же ее муж пустил?
— Пустил вот.
— Новое дело, — вздохнул Меркул, сворачивая папироску, — какой-ся, видать, святой у нее муж. В чужие края, с чужими людьми пустил.
Донька полуобернулась, задев спиной Шаховцова. Тот подвинулся. Она оглядела Меркула, поправила платок.
— Скоро-то станица?
— Да вон уже церковь видна, — поспешно ответил дед, искоса наблюдая ее смешливые серые глаза и здо-ровые, похолодевшие щеки.
— То разве Жилейская?
— Жилейская.
— Я когда-сь была. Мне скидывалось, что она на бугре стоит.
— То ежели снизу глядеть, с Кубани. Бугор дай боже.
— Ну, должно быть, я на нее снизу глядела.
Донька отвернулась. Меркул подтолкнул Шаховцова.
— От такой любую рану затянет.
Они въезжали в станицу. Батурин помахал им рукой с тачанки, требуя, чтобы они побыстрей подъехали к нему. Линейка запрыгала на мерзловатых кочках. Сблизились.
— До нас поедем, — сказал Павло, а то в Егоровой хате давно пе топлено, как бы еще какую-нибудь хворобу не подцепил.