Над океаном
Шрифт:
Ладно. Доедем. Уже на исполнительном. А полоса впереди блестит, переливается. Как вода. Мокрая, склизкая, лоснится даже. Ждет. М-да...
— «Истра», я «Кедр Первый», прошу взлет.
Сквозь мерцание вращающегося винта подрагивает вдали, в конце полосы, синий лес. А полоса — она не такая уж длинная...
А в наушниках — тишина. Наверное, полковник сейчас расстегивает ворот кителя. Еще можно отменить взлет. Еще вполне можно закрыть полеты и отменить все это дело.
— «Истра»! Я «Кедр Первый». Повторяю: прошу взлет!
— Слышу, слышу... Ну... Давай, парень. Вам — взлет!
Оглянулся назад. На линейке стоят его истребители, кабины уже закрыты,
Ну, теперь все. Вывел на взлетный режим двигатель. Шаг винта — на «легкий». Мелко дрожит на амортизаторах приборная доска. А вот справа от вариометра красочка уже маленько облупилась — надо же...
Все в порядке? Толя моргнул, огляделся — и неожиданно даже для себя сбросил тормоза. Машина медленно тронулась.
Неспешно, подрагивая, пополз вверх указатель скорости. «Еще можно затормозить, еще можно прекратить», — мелькнула дурная мысль. Надрывно ревет мотор, и уже не ползет, а набегает, и все быстрей и быстрей, лес в конце полосы. Шлепают по плоскостям и брюху, хлещут струи воды из-под колес. Скорость уже достигла взлетной, уже перевалила за «отрыв», а «як» бежит, ему тяжело, он перегружен, и его колеса вязнут в грязи, он не хочет вверх! Стремительно взмокают руки, леденеет спина, и глаза щиплет потом; накатывается уже не синий, а явно зеленый, явно близкий лес. Ну-ка, ручку чуть вперед. Хвост оторвался от земли — так... А на лес не смотри, не смотри, не смотри — а он уже надвигается на капот! Не смотри! Теперь ее на себя... еще чуть-чуть... еще малость... Есть!
Самолет рывком отрывается — вот уж действительно «отрыв»! — от земли, лезет вверх, роняя грязь с колес на близко проносящиеся кроны сосен. Скорей «поджать лапы». Стук-стук под брюхом, красные лампочки сигналят: «Шасси убрано!» Знаю, сам знаю, машина пошла легче.
Взлетел!
Отчетливый хрипловатый вздох долетает с земли.
— Я «Кедр Первый». — Мой голос спокоен, я спокоен. Все нормально. Иначе и быть не могло. — Я «Кедр Первый». Взлет произвел.
— Вижу...
Взлетели все...
Толик чувствует сквозь майку холодок еще не нагревшегося яблока. Яблоко! Позавчера вечером они все вместе ухитрились вырваться на часок в город. Они так давно живут в тайге, на краю земли! На краю земли — в начале океана. За спиной — тысячи километров тайги, впереди — тысячи миль воды. А база — это склады, ангары, бараки. Устали они. А тут — город. Для них сегодня — великолепнейший из городов. Утомленный перегрузкой военного производства, немыслимым перенаселением эвакуированных, напряжением четырех лет войны. Но это был город! Изумительно пыльные тротуары. Улицы восхитительно обшарпанных домов. Даже заплеванные урны, настоящие милые довоенные урны есть на углах! И базар.
Они попали на базар. Он гудел, урчал, ворочался и клокотал даже вечером, окутанный дымом, чадом, истекающий азартом и голодом, песнями и горем. Тут продавали и покупали мирные вещи. И военные, впрочем, тоже. Коломиец тут же купил пять носовых платков и был страшно доволен.
— Во! — объявил он ребятам. — Во — платки! В санчасть вечером к девочкам пойду. Нос сморщу — вроде на чих. И выдерну из кармана вот это! — И он действительно «выдернул» и помотал перед изумленными парнями прозрачным с кружевами платком. — Ну как, а? Сразу видно культурного человека, а?
Мул тут же прищурился и вкрадчиво осведомился:
— Коль, а Коль! Это... — Он хихикнул, его прямо распирало,
— А что? — подозрительно спросил Коломиец, насторожившись. О, он знал, очень хорошо знал своего приятеля. Остальные уже заранее улыбались, предвкушая подначку.
— Так тебе ж их подарить придется, и притом срочненько...
— Кому это?
— Да уж не знаю. Но так думаю, что подаришь ты их Тасеньке. Но только учти, что платки твои — мелкий порох перед личностью капитана Ластикова из третьей эскадрильи.
— А может, тебе их подарить?
— Не, мне не надо. Ежели мне, то мне их самому дальше дарить придется. А этого я никак не могу допустить, ибо люблю тебя, мой боевой друг, куда больше дуры Тасеньки, которая не видит всех тех...
— Тебе чего надо?! А?! Чего?! Ты напросишься!
— Да ничего мне не надо, только подари ты их другой медичке. Продемонстрируй Тасеньке всю глубину и величие души летчика.
В этот расчудесный момент беззлобного подначивания и откровенного здорового ржания крепких парней Толя и увидел яблоко. И сразу полез в карман. Он даже не помнит сейчас, сколько он заплатил. Цена была потрясающей, и ошарашенно притихшие парни молча смотрели, как он отсчитывал кредитки. Он взял эти деньги, заработанные им, налетанные им над открытым морем, в облаках, над тайгой, в полетах патрульных, разведывательных, конвойных, в перехватах и атаках, во всем том всеобъемлющем понятии и действии, что именуется невзрачно, но весомо — «боевое применение». Он взял их купить подарок Ольге — за сына. Чего-нибудь такого!.. И купил сыну вот это роскошное яблоко. Огромное, таких он не видел. С небольшой арбуз, честное слово. Желто-красное и, самое удивительное, почти без запаха, оно источало лишь еле уловимый тонкий аромат, получше любых духов. Да, это было яблоко. Без сомнения, это было яблоко — Король Всех Яблок. Ребята, увидев его в руке Анатолия, ахнули. И вот теперь он вез это яблоко на животе, мечтая о том, как покажет его Ольге, а потом они вдвоем покажут его сыну. Сын-то еще и не видел яблок. Какие там яблоки в такой дыре! У них вон даже в офицерской столовой дают пить хвойный настой к обеду — стакан темно-зеленой, густой, оглушительно-горькой жидкости. Это в возмещение недостатка витаминов и как профилактическое, чтоб оно пропало, средство от цинги. А ведь ребенку хвои не дашь, а витамины ему нужны. Да-а, такое яблоко — это подарок...
...Ну, а вот и оно самое — грозовой фронт. Далеко впереди лежит волнистая бесконечная полоса сплошных облаков. Издалека это очень красиво: яркое голубое небо, лежащее на белой пушистой подушке. Подушка эта пуховая постепенно темнеет книзу, переходит в голубоватую, дальше в грязно-серую, синюю, и внизу она почти черная. В этой толстой подушке, неподвижной как будто, застывшей недобро, изредка взблескивают молнии. Неподвижная, прочная, мертвая стена — а в ней бесшумно мигает неземной слепящий краткий свет. А под ней мерцает темно-синяя плавающая пелена падающей воды, сверкая и переливаясь. Вот это и есть грозовой фронт.
Влезать в эту подушку никак не хочется; да чего там «не хочется» — нельзя! В голову лезут параграфы «Наставления по производству полетов», сразу, как по заказу, откуда-то из темных дебрей памяти выбираются торопливо, налезая друг на друга, жуткие рассказы бывалых — истории о погибших, сгоревших, потерявших ориентировку, оплавленных, убитых разрядами и черт-те что еще. Нельзя! Обойти? Нет, не стоит и пробовать: стене конца не видно, а горючего в обрез, оно рассчитано по литрам. Значит, надо перепрыгнуть.