Над законом
Шрифт:
– Чем скорее, тем лучше, – сказал директор, избегая смотреть на Говоркова. После разговора с этим ящером у него всякий раз оставалось неприятное ощущение, что о него вытерли ноги.
– В Риге рвут и мечут, посудина готова выйти в море, все документы подписаны, деньги заплачены.., в общем, сам понимаешь.
– Понимаю, – кивнул Говорков. – Не волнуйтесь, все сделаем в лучшем виде.
– Людей возьми, – сказал директор, хотя и так знал, что Говорков об этом не забудет. Крокодил никогда ничего не забывал, а то, что все-таки боялся забыть, записывал в свою записную книжку, которую хранил в той самой папке, что лежала сейчас у него на коленях.
– Я возьму Федорова и Хоя, – полувопросительно сказал Говорков.
– Тебе ехать тебе и выбирать.
Директора немного
Получалось, что старый ящер придерживается невысокого мнения о директорской охране, хотя сам же ее и набирал. Хотя, с другой стороны, это могло быть очередным проявлением заботы о начальственном благополучии. Между делом директор решил, что пора начать осторожно подыскивать Говоркову замену. Тот в последнее время сделался чересчур незаменимым. Пожалуй, более незаменимым, чем сам директор. Это было удобно, но очень и очень опасно.
После того как Говорков ушел, неслышно притворив за собой тяжелую дверь кабинета, директор еще долго сидел в одиночестве, курил сигарету за сигаретой и о чем-то напряженно размышлял.
Глава 6
– Здорово, мужики! – поприветствовал Илларион вновь прибывших.
Их было шесть человек – молодых, здоровых, спортивного вида ребят, явно никогда не занимавшихся крестьянским трудом. На интеллектуалов они, правда, тоже не тянули, и Забродов между делом подумал, что научного диспута, скорее всего, не получится. Впрочем, на это он и не рассчитывал. Не такие здесь были места, чтобы содержать при себе команду эрудитов. Он повел плечами и встал на крыльце в расслабленной позе.
– Вы к бабе Вере, что ли? Так она в доме.
– Под дурака косит, падла, – негромко сказал один «эрудит».
– Ничего, сейчас мы его вылечим, – тоже негромко, но вполне внятно отозвался другой.
Третий, румяный молодец, которого, будь он чуть-чуть помоложе, можно было бы использовать для рекламы детского питания, напоказ поигрывая одетым в пористую резину обрезком водопроводной трубы, напрямую обратился к Иллариону.
– К тебе мы, козлина, к тебе. Ты зачем Буланчику палец сломал?
– Это который же Буланчик? Я, вроде бы, к колхозному стаду и близко не подходил. И потом, какие у лошадей пальцы? Вы что, ребята, обкурились?
– Убью гада, – прошипел самый нетерпеливый из шестерых и, расталкивая приятелей, полез к крыльцу. Его никто не удерживал, но, добравшись до крыльца, он почему-то остановился сам. Илларион стоял неподвижно, спокойно наблюдая за его приближением, и удовлетворенно кивнул, когда тот нехотя затормозил.
– Тебя не Сивкой-Буркой зовут? – спросил у него Илларион. Он еще раз окинул взглядом собрание и убедился, что настоящей опасности нет, если только кто-нибудь из этих отморозков не прихватил с собой пистолет. – Я не понял, ребята, – самым миролюбивым тоном поинтересовался он, – вы что, бить меня собрались?
Румяный хрюкнул, изображая смех.
– Бить? – переспросил он. – Мы тебя делать пришли, мужик. Бить – это вчерашний день.
– А может, не надо? – с надеждой спросил Илларион. – Ну, чего я вам сделал-то? Еще поломаем здесь что-нибудь. Баба Вера расстроится…
Стоя на крыльце, он видел, что из-за заборов выглядывают любопытные лица. Это было ему на руку.
Гласность в данном случае могла только способствовать победе добра и справедливости в лице Забродова над силами зла.
– Значит, так, – говорил между тем румяный, продолжая поигрывать трубой, – говорить с тобой не о чем, но я скажу, чтобы помнил, если вдруг жить останешься. Да и на том свете – мало ли что, вдруг спросит кто-нибудь: за что, мол, тебя замочили? Так вот, никакому козлу не позволено шариться возле школы и строить глазки. Это во-первых. А во-вторых, никакому козлу не позволено приезжать сюда и ломать людям пальцы. Ты понял, мужик?
– А у тебя довольно грамотная речь, – сказал ему Илларион. – Только вот что ты все время эту трубу теребишь, дружок? Тебя мама разве не учила, что заниматься этим на людях неприлично?
Румяный сделался еще краснее. Позади него кто-то, не удержавшись, хихикнул,
Как и предвидел Илларион, без разрушений не обошлось. Причем разрушения начались сразу.
Один из нападавших спиной вперед вылетел из толпы, пролетел, перебирая ногами, через весь двор, и с громким треском врезался в забор, повалив часть его на землю. Румяный с размаху ударил трубой сверху вниз, словно это был меч-кладенец, которым он собирался рассечь Идолище Поганое от макушки до самого низа. Но Илларион отступил в сторону, а когда труба с глухим стуком ударила по доскам крыльца, резко наступил на нее ботинком, расквасил коленом второй ноги Румяному нос. Тот выпустил трубу и сел на землю, с тупым изумлением наблюдая за тем, как один из его товарищей вонзается головой в бревенчатую стену дома и мешком валится на крыльцо. В следующую секунду в траве у крыльца блеснул выпавший из чьей-то руки нож, а его хозяин упал на колени, обеими руками держась за низ живота и нечленораздельно вопя.
Приблизительно через полминуты драка потухла по простой причине – кончились дрова.
– Может быть, хватит? – спросил Илларион, стоя на крыльце в той же позе. Он даже не запыхался, и, если бы не разорванный рукав куртки, можно было решить, что его вообще не было здесь во время драки. – Заметьте, мальчики, что все вы пока что живы и здоровы. Я подчеркиваю: пока.
Полезете снова – начну бить по-настоящему.
Глядя, как они поднимаются и начинают снова подступать к крыльцу, Илларион испытал что-то вроде жалости. Эти мальчишки действовали не по собственной инициативе и просто не могли отступить, несмотря на то, что некоторые, если не все, уже испытывали такое желание. Но тут кто-то бросил в него нож – бросил неумело и неточно. Но Илларион поздно заметил движение бросавшего, и нож больно ударил его в плечо увесистой рукояткой. В воздухе снова просвистела труба Румяного, которую тот уже успел подобрать, и тогда Илларион развернулся боевым смертельным веером мелькающих рук и ног, заботясь лишь об одном – как бы ненароком не зашибить кого-нибудь насмерть. Один или два из них имели некоторое представление о том, как следует драться, остальные же были просто большими потными кусками мяса, и все снова кончилось очень быстро. «В следующий раз они точно приедут с пистолетом», – подумал Илларион, наблюдая за тем, как те, кто еще мог двигаться, грузят в машины тех, кто временно лишился этой способности.
– В школу, что ли, сходить, – потягиваясь, сказал он в пространство, и пространство неожиданно отреагировало. В открытом окне передней машины сверкнула вспышка выстрела, и раздался звук, словно кто-то ударил молотком по доске. Забродов нырнул с крыльца, но тут же вскочил и молча бросился к машине с намерением отобрать пистолет и засунуть его стрелку в глотку. На бегу он заметил, что торчавшие из-за заборов на протяжении всего представления головы бесследно исчезли.
Из машины отважились пальнуть еще раз, но то ли стрелок был никудышный, то ли руки у него тряслись сверх меры – пуля безвредно свистнула где-то в стороне, глухим щелчком ударившись о бревенчатую стену. Илларион успел добежать до машины и даже схватиться за ручку, но автомобиль, рыкнув, прыжком устремился вперед, едва не вывернув Иллариону пальцы. Проводив удаляющиеся машины презрительным жестом, Забродов вернулся в дом и был встречен на пороге бабой Верой, которая осторожно выглядывала наружу через щель приоткрытой двери.
– Выходите, Степановна, уже все, – сказал ей Илларион.
– Ты живой, что ли? – не поверила та своим глазам.
– Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин, – продекламировал Илларион, задумчиво изучая то, что осталось от забора.
– Это еще кто? – спросила баба Вера, осторожно выходя на крыльцо.
– Где? – встрепенулся Илларион.
– Да этот твой… Вася Бородин.
– Ах, Вася… Да это, Степановна, просто стихи такие. Детские. Я просто хотел сказать, что жив и здоров.
Старуха оглядела разоренный двор, задумчиво поковыряла пальцем в свежем пулевом отверстии, красовавшемся в стене дома немного левее двери, вздохнула и спросила: