Надежда мира

Воронина Тамара

– И больше у тебя не было романов? – спросил он не очень внятно.

– Романы – были. Немножко. То есть несколько. Такие ни с чего не обязывающие… то есть ни к чему не годные… то есть ни к чему не обязывающие отношения. Я напилась.

– Я тоже, – шевельнулось плечо. – А разве не этого мы хотели? Женя, а больше ребенка ты не хотела?

– Хотела. Но не могла. То есть Олег так постарался, что у меня детей больше не будет. И не надо меня утешать, это уже давно переболело. Все переболело. Мне было так хорошо, так спокойно… И тут этот чертов Тарвик со своим дьявольским очарованием.

– Это – да. Хорош.

– Он тебе тоже понравился?

– Спаси создатель, – серьезно сказал Риэль. – Но он знал,

что я… Смотрел на меня… ох, не думаю, что на тебя кто-то так смотрел. Женя, почему человека можно так презирать только за то, что он ночи проводит не так, как ты? Кому это мешает? Если получилось так, что я не могу любить женщин, а могу – мужчин? Я не веду себя непристойно, не соблазняю незнакомцев и не развращаю мальчиков… Я просто… Да у меня после Матиса…

Он замолчал, и Женя погладила что под руку подвернулось. А ведь и правда – что? У нее самой только демонстративное поведение вызывало раздражение… но ведь точно так же ее раздражало и демонстративное виляние Милочкиного зада, особенно перед носом чужого мужчины.

– Я понимаю твою мать, Риэль. Тоже… из сил выбивалась.

– Не понимаешь. То есть тебе было трудно, только ты все равно не бросала ребенка. И не выставила бы его за порог, потому что у тебя появились и другие дети. Интересно, какими они выросли?

– А давай сходим в твой город. Тарвик говорил, что здесь легко переходить границы.

– Особенно менестрелям. А давай сходим. Все уже так давно перегорело…

– А если твоя мама умерла?

– Не должна бы, – неуверенно произнес он. – Она не старая совсем… наверное, лет пятьдесят. Вот отчим мог, он был ее намного старше… Ну так и даже если умерла? Я же не мальчик.

Они говорили еще долго, каждый о своем. Забавно получалось: рассказывал Риэль, Женя слушала, как-то комментировала или нет, и начинала о своем, он слушал, комментировал или нет – и так без конца. Но что удивительно, в этом не было никакого пренебрежения или даже невнимательности, потому что оба понимали: им важно высказаться, а обсудить все можно потом, потому что впереди целая жизнь. И они обязательно пойдут в Санив, вот прямо отсюда и пойдут, отдохнут тут несколько дней, прибарахлятся, подзаработают – и пойдут, только обязательно мимо Каренского замка, там состязание менестрелей, грешно пропустить, да и шансы на победу есть, а там победить очень даже престижно… Ну да если и просто участвовать: кров и пищу обеспечивает хозяин, а-тан Карен.

Женя уже знала: тан – это вроде как господин, только Риэля никто таном не назовет, потому что он из простонародья, тан – это либо из мелкой знати, либо из богатеев, либо на службе короны, да высоко. Таан, то есть тот же тан, но с очень долгим «а», дольше, чем в фамилии Тарвика, – это еще выше, это уже члены магистратов, верхушки гильдий, большие начальники и родовитые аристократы. А-тан – человек с каплей королевской крови. А дальше уже высочества и величества, но это нам уж точно никогда не пригодится: Риэль – хороший менестрель, но до придворного ни за что не дотянет… ну, дотянет, но вот совсем не хочет сидеть на одном месте. Да и что делать бродячему поэту во дворце – сочинять хвалебные баллады? Вот что никогда у Риэля не получалось, так это писать на заказ. Петь – пожалуйста, а сочинять – никак. Хотя старался.

Утром в комнату постучалась служанка, Риэль спросонья крикнул «Да!», и она вошла, прежде чем он сообразил, что спит не один, и вряд ли кто поверит, что только спит. В прямом смысле. Правда, служанка наверняка и не такое видала, потому глазом не моргнула, поставила на стол тяжело груженый поднос – завтрак в подарок от хозяина, забрала пустые бутылки и исчезла.

– Зато все будут думать, что мы с тобой любовники, – проворчала Женя, посмотрев на его смущенную физиономию, – даже если кто-то и подозревает тебя…

– В мужеложстве, – подсказал он, –

это так называется. Женя, а ты в бога веришь?

– Господи, конечно, нет, – отозвалась Женя, – потому что у нас был официальный атеизм, потом многие прозрели, а мне как-то не до того было. Ну, молилась неизвестно кому, когда ребенок болел, а проку-то? Мы ж эгоисты, нам бог нужен в качестве помощника и спасителя, а не так…

– Спасителя? Хм… Проку от него как от помощника и правда… Я, в общем, тоже… В Сайтане с этим построже, а здесь полная свобода, хочешь – ходи в храм, не хочешь – не ходи, но потом не жалуйся. А здесь стоит сходить.

– Сходим. Только ты мне заранее скажи, что там делать надо. А ты прав был – никакого похмелья. И все помню, о чем говорили.

– Значит, помнишь, что мы начинаем новую жизнь без одиночества?

– Пробуем, – уточнила Женя. – А я в ванную.

Весь день они бродили по городу. Полкружки монет Риэль разделил на две части и одну ссыпал в Женину сумку, давно потерявшую первоначальную голубизну. Они купили еще одно дорожное одеяло, распугивающее насекомых, поменяли Женины туфли и дорогие брюки на симпатичное платье и платок в придачу, потратили немного мелочи на развлечения, послушали уличного певца – не путать с менестрелями! – и посмотрели на акробатов, зашли в особнячок сугубо делового вида – местный филиал Гильдии, где Риэль зарегистрировал две новые баллады, поболтал со знакомыми, представил Женю нескольким приятелям (и она правильно истолковала их удивленные взгляды, должно быть, в этой среде о склонностях Риэля знали) и отсыпал из своего кошелька приличную кучку – что-то типа необязательного, но желательного взноса: Гильдия помогала, если менестрель попадал в трудное положение.

Вечерами он выступал, причем не только в ресторане при той гостинице, где они жили, но и в более роскошных, таскал с собой Женю – вроде как она присматривала за флейтой, а на самом деле привыкала к новой жизни. Привыкала. Заставляла себя привыкать, потому что выбора все равно не было. Либо пойти утопиться – видела она во время прогулок подходящий мост, либо приспосабливаться. Было в тысячу раз легче, чем в юности, потому что не за кого было отвечать, ничем не попрекали родители, соседи и участковая докторша, зато был человек, предложивший руку. Не одна – и этакой мелочи было так много, что Женя уверилась: она приживется здесь, потому что здесь живут не только расчетливые мерзавцы Тарвики, но и легкие на подъем и протянутую руку Риэли. Как, собственно, и дома. Только дома больше не будет. В ту пьяную ночь Риэль рисовал перед ней картины будущего, незатейливого и никак не радужного: дорога, постоялые дворы, песни, а надоест или встретит мужчину, с которым захочет провести годы, останется с ним, будет жить в маленьком домике, потому что очень богатые люди редко женятся на очень бедных девушках. А Риэль станет навещать их раз-два в год, потому что он-то на месте долго усидеть не может: дорога зовет, и так замечательно, что он умеет петь, а то был бы не менестрель, а просто бродяга…

Женя с нежностью смотрела на его склоненную над виолой светлую голову. Волосы падали на глаза, и он вряд ли видел ее взгляд. А если бы и видел? Какие чувства может вызвать мужчина, способный подумать о том, что спутнице понадобятся тампоны? (А они буквально на следующий день понадобились.) Посетители ресторана, они же слушатели, ее взгляды оценивали совсем неправильно, и эта неправильность ее более чем устраивала. Из них получилась красивая пара, между прочим. Гармоничная. Эстетически почти совершенная. Оба высокие, но Женя со своими ста семьюдесятью двумя сантиметрами (при сорок четвертом размере) доставала ему до уха, так что в нем было не меньше ста восьмидесяти пяти. Она не прятала волос и даже уже не заплетала, и завистливые взгляды женщин радовали ее сердце.