Надежда мира
Шрифт:
Получалось, Гильдию магов задевать нельзя. Тарвик это, конечно, и так знал и вообще старался обходить гильдейцев за милю, кроме разве что тех, кого купила «Стрела». Маги тоже люди, им тоже хочется пожить красиво, и либо на это нужны деньги, либо на этом можно поймать. Не вся красивая жизнь соответствует законам и уложениям Комрайна. Однако гильдейские маги свято блюли репутацию своего профсоюза, не позволяя такой вот гнусной клеветы. И даже то, что «Стрела» имела в своем пользовании абсолютно запретные вещи, и в частности порталы, комментировать не стоило. А ведь и тот самый скартум, из которого Тарвик положил пару стражников, под него настраивал именно маг. Женя не знала? Скартум бесполезен без мага. Можно укокошить стражника и обзавестить оружием. А потом можно и, к примеру, гвозди им забивать или бутылки с кимсой открывать – скоба для этого очень подходит. Но вот стрелять –
Женька везучая, потому что удивительным образом с ее появлением в Комрайне совпало и появление еще одной рыжули, фигуристой девахи красоты неописуемой, но вот с головой у девахи были проблемы, так что всякий, кто с ней говорил, обязательно бы подтвердил неадекватность ее поведения, что вполне можно было списать на незнание обстановки нового мира и наложение одной психики на другую. Потому что Тарвик рассказал, как Фир долго (минут пятнадцать) кочевряжился, но все ж записал Грете Хансен не совсем качественное сознание, которое он должен был вообще-то стереть, однако на всякий случай сохранил. Вот случай и представился. И Грета получила сознание местной шлюхи. Нет, Тарвик особенным гуманизмом не страдал, точнее никаким не страдал, но что оставалось? Просто удавить девушку? Нерационально и противоречит политике «Стрелы», не одобряющей бессмысленные убийства. Списать ее сознание? Ну а зачем здесь нужна психика девицы из другого мира, если искателей-женщин не бывает? Не мужчине же писать… Знал ли шеф о махинациях Тарвика и долгах Фира? Сказать трудно, что знал и чего не знал шеф, неизвестно было даже самому шефу…
После этой фразы Тарвику показали, где у него находятся легкие. Репетиция перед повешением. Только вот повешенному легче – он что, помер и все дела, а Тарвик, когда смог дышать, обнаружил, что это крайне утомительный и болезненный процесс. Один плюс – от ощущений в руке отвлекало.
В общем, Тарвик заставил Фира записать Грете знание языка – вторая программа, уровень примерно дочки богатого крестьянина – и скопировать ей сознание шлюхи. На сколько должно было этого сознания хватить, не знал и Фир. Может, на несколько месяцев, а может и на очень долгую жизнь, потому что сама Грета была девушка очень уравновешенная и ее сознание вполне могло исправить дефекты записи. Можно ж проверить…
Ну куда можно девать ненужную и красивую девушку? Тарвик отвел ее в очень хороший бордель. «Серебро звезд», может, знаете…
Лучше уж изучать анатомию традиционно: по чужому скелету и качественно слепленным муляжам, как студенты-лекари, чем по собственным внутренностям. Тарвику, кажется, перемерили все семь или сколько там метров кишечника, после чего он лежал в своей камере не на тюфячке, а поблизости от дырки в полу, уж простите за физиологические подробности. Хотелось просто сесть на эту дырку и не вставать вовсе, потому что процесс казался непрерывным, даже когда во всех этих метрах уже ничего оставаться не могло… Очень эффективно для потери веса.
Насчет борделя Тарвик рассказывал все оставшееся время. И как привел, и как с хозяином разговаривал, и как с девушкой расставался. Ну конечно, она в восторг не пришла, но Грета была весьма здравомыслящей особой, понимала, что выбор у нее невелик, а в этом борделе она за несколько лет могла заработать столько, что спокойненько дожила бы до глубокой старости, не зная никаких проблем. Дела в этом бизнесе ведутся неизменно честно, ну кроме как в нелегальных заведениях, но ведь «Серебро звезд» официально зарегистрировано, имеет хорошую репутацию, посещается состоятельными людьми, исправно платит налоги. Пять-шесть лет – и можно уходить. Только редко уходят, работают до тех пор, пока пользуются спросом.
Везучесть Жени доказывается еще и тем, что бордель сгорел. Дотла. Вместе с девушками и хозяином. Но Тарвику этого знать было не положено, он вроде как уже в бега пустился, пожар случился уже после штурма «Стрелы», да только вот знал он. Нет, сам не поджигал. Вообще думал тогда не о Жене, а о себе, любимом, но вот потом уже сопоставил и тщательно продумал новый вариант истории. Пока маг выматывал из Тарвика душу, кто-то
Вот эти недели были самыми неприятными. Именно тогда Тарвик переставал соображать и осознавать себя, именно тогда мог бы проговориться или спутать что. Воля волей, подготовка подготовкой, продуманность продуманностью, но силы человеческие имеют предел.
«Тройку» бесило то, что он не пресмыкался, в ногах не валялся и не умолял, чтоб его пожалели. Это не из героизма, а из обыкновенного понимания: бесполезно. «Тройки» абсолютно безжалостны, от них милости не дождешься. Потому Тарвик просто сотрудничал изо всех сил. Врал? Ну, это они могут только подозревать. Некий мужчина привел в «Серебро звезд» рыжую женщину. Нет, не Тарвик. Но мужчина не расскажет. Нет, Тарвик его не убивал, опять же потому, что не о Жениной судьбе думал, а о своей. И вообще никто не убивал, он сам напился да и свалился с моста, когда вздумал по перилам прогуляться. Не выплыл.
Само собой, во всякой истории, даже реальной, много неточностей или «белых пятен», и Тарвик старался, чтоб так оно и было. Честно говоря, он опасался, что не сумеет изобразить естественное удивление по поводу пожара – и невозможности проверить его показания насчет женщины. Но ему о пожаре не сказали, и изображать ничего не пришлось. Вынув из него все возможные сведения (и о «Стреле», и о ее сотрудниках, и о последнем задании, и вообще обо всей жизни), его на несколько дней оставили в покое. Заходил маг, один, кишки на бантик больше не завязывал, просто поговорил. О будущем. О надеждах. Тарвик по-прежнему надеялся только выторговать легкую смерть. Очевидно ж было, что не выпустят, для каторги он не годен, в тюрьме – кормить его за казенный счет, никому он живым просто не нужен. Его, собственно, уже и нет. Никто его не ищет, потому что у него никого нет – ни родственников, ни жены или даже постоянной любовницы, ни друзей-приятелей. А смерть бывает очень разная. Тот же маг может сделать так, что Тарвик будет умирать долго, с нежностью вспоминая допросы. Ну а придурок с жезлом кары от этого еще и кайф словит.
Потом его выгнали из камеры, привели в душ, мыло дали, мочалку и не мешали, пока он блаженствовал под теплыми струями. Хороший был душ, как в «Стреле», с сушилкой. Одежду выдали – его собственную, выстиранную и даже выглаженную. Правда, размер оказался уже не тот. Тарвик брюки застегнул, руку убрал, и штаны немедля съехали до… ну в общем, понятно. Стражники от души поржали, кто-то пожертвовал ему ремень – в здешних тюрьмах если догола не раздевают, то ремни все равно отбирают, вот и выдали чей-то. Может, прежнему хозяину он уже без надобности. Бритву дали. Расческу. Пришла «тройка», и маг объяснил, что его судили и приговорили к публичной казни. Тарвик вздохнул с облегчением – любая казнь, и уж тем более публичная, означала именно легкую смерть. Даже такая изощренная. Ему ведь уже было все равно, он так долго мечтал о смерти, то подождать еще полчаса-час ничего не стоило. Если б его приговорили додопросов, было бы значительно хуже. Ожидание смерти пострашнее самой смерти.
Почему его отпустили? Доломать. Они сочли, что он не сломался. Они его не сломали, его сотрудничество было осознанным и добровольным, с первого же момента. Ну а простить такого они никак не могли. Разве ж пришло бы им в голову, что сумасшедший менестрель со своей не менее сумасшедшей спутницей его пожалеют?
Они долго молчали. Больше всего Жене хотелось протянуть руку и погладить Тарвика по щеке, но она сидела справа от него, а на правой щеке багровел ожог. Не потому жалела, что он старался отвести от нее беду, это было как-то абстрактно, общо, ведь она прекрасно знала, что никакая она не Джен Сандиния, никаких особенностей и способностей у нее нет, и вообще что это за фольклорный персонаж, о котором никто говорить не желает! Ей было просто по-бабьи жалко человека, прошедшего такие муки. Пять недель! И не верить ему было невозможно – печать этих недель пламенела ярче клейма на скуле. Хотя и оставалась эта смутная полуулыбка, хотя и блестели яркие карие глаза – козе понятно, что блеск глаз не означал его хорошего настроения или крепкого здоровья, просто цвет такой был.