«Нагим пришел я...»
Шрифт:
Люди смотрели на группу «Граждан», как на самих себя. «Граждане» были простые люди – люди, которых они понимали и знали так же хорошо, как друг друга. И при этом каждый из «Граждан» был своеобразен и неповторим, каждый жил своей особой жизнью и был отличен от других. Зрители все теснее окружали памятник, напряженно всматриваясь в группу, словно «Граждане» стали для них собратьями, покоренными, но не покорившимися, страдающими, но не сломленными; они шли на смерть, но шли по доброй воле.
Какой-то любопытный ребенок протиснулся вперед, чтобы потрогать руками
Другой мальчик хотел пощупать узловатые мускулы, сжатые кулаки. А когда третий перелез через ограду, вскарабкался на плиту, заглянул в глаза «Гражданам» и заплакал, это совсем растрогало Огюста.
Огюст подошел к памятнику; толпа раздвинулась, уступая ему дорогу. Все молчали. Он стоял, смотрел на простых людей и чувствовал их уважение и любовь. В этот момент все они были французами и гордились этим; они были частью всего человечества.
Мысли Огюста были нарушены пронзительным свистком паровоза. Поезд ждал его, вспомнил он. Они спешили к вокзалу в экипаже мэра, и он был очень тронут, когда Каррьер сказал:
– Нужно было увидеть «Граждан» вот так, на просторе, чтобы понять, чего ты добился. Ты сделал их нашими живыми соотечественниками.
Глава XXXVII
1
В июньский воскресный день Огюст в счастливом настроении после торжественного открытия памятника вернулся к работе над глиняным этюдом головы Бальзака; он работал один в мастерской на Университетской, когда в дверях появилась его сводная сестра Клотильда. Он еле узнал ее – она страшно постарела; от той хорошенькой девушки, которой она была когда-то, не осталось и следа – жалкое, измученное существо. Она держалась развязно, но Огюст почувствовал, что это только маска, скрывающая отчаяние. Толстый слой румян покрывал ее лицо, брови были сильно подведены, прическу украшала накладка из чужих волос; уродливая, узкая, полосатая, как зебра, юбка обтягивала ноги. Огюст вспомнил прежний красивый смуглый цвет лица Клотильды, прекрасные черные волосы, и ему стало грустно.
Он никак не мог прийти в себя от удивления, тщетно пытаясь скрыть, как сильно потрясен. Она сказала:
– Я увидела твое имя на киоске у площади Карусели. Напечатанное вот такими буквами. Вначале не могла поверить, что это ты, на объявлении о лотерее. Но вспомнила, как ты еще мальчиком любил рисовать, и купила пару билетов. Они ведь стоят всего франк. Но мне не понравилось вино, которое я выиграла. Дрянное, одна вода.
Огюст не спросил ее, чем она занималась эти годы. Что бы она ни делала, это не пошло ей на пользу.
И тут Клотильда сказала: – Ты выглядишь куда старше, чем я ожидала.
Огюст никогда не говорил людям, что они стареют. Он молчал, но его лицо по-прежнему выражало удивление.
– О, я понимаю, мой приход для тебя неожиданность. Мне пришлось нелегко. Я побывала в Сен-Лазаре. И не раз. И еще в других местах. У меня отобрали
Итак, Папа оказался прав, печально подумал Огюст.
– Мне очень жаль, – сказал он.
– Не стоит меня жалеть. Папа ведь это предсказывал.
Огюст промолчал.
– Но если бы Гастон не бросил меня, когда я ушла из дому… – Она передернула плечами. – Поздно теперь. Ну а как Мари?
– Она умерла. Много лет назад. Вскоре после твоего ухода. – И хотя это было в далеком прошлом, на глаза его навернулись слезы.
– Она не хотела терять со мной связь, но из этого ничего не вышло.
– Да. – Перед ним снова предстало овальное, с мелкими чертами лицо Мари, он вспомнил ее рыжеватые волосы, темные, простого фасона платья, – она любила белые воротнички и кружева, но в те времена кружева для них были роскошью. К горлу подкатил комок.
– А как Мама? – Мама была ее мачехой.
– Она умерла, когда я был в Бельгии, двадцать четыре года назад.
– Ты не против, если я навещу ее могилу?
– Могилы нет. У них не было денег на отдельную могилу, а в те дни было столько покойников-это произошло вскоре после Коммуны. Может, хочешь побывать на могиле Папы?
– Нет.
– Ведь он твой отец.
– Какой он мне отец. – Она впервые внимательно оглядела мастерскую и увидела, как много в ней скульптур. – Ты действительно теперь такой знаменитый, Огюст? Мой маленький братец Огюст.
– Да как сказать… Обо мне говорят, я получаю заказы, а вот до сих пор в долгах. Она помолчала, потом спросила:
– У тебя есть семья?
– У меня есть обязанности.
– А дети?
– Не стоит об этом…
– Неужели ты все еще бедный? Ведь лотерея собрала столько денег!
– Я из них ничего не получил. Все ушло на установку и отливку памятника.
– А сколько же у тебя денег? Он спросил в ответ:
– А у тебя?
– Десять сантимов. – Она вдруг сказала: – Ты осуждаешь меня.
– Да нет. – Он протянул ей двадцать франков.
– Мама гордилась бы тобой.
– Не думаю. Она ничего не понимала в скульптуре.
– У тебя много знаменитых друзей?
Он протянул ей еще двадцать франков, все, что оставалось в карманах, и сказал:
– Приходи, если понадобится помощь, – хотя чувствовал, что больше она не придет.
Клотильда с минуту колебалась, потом спросила:– Тетя Тереза жива? Я любила тетю Терезу.
Он вдруг почувствовал себя виноватым, что давно не навещал тетю Терезу.
– Она жива, но болеет.
Клотильду удивило, с какой любовью Огюст смотрел на свои статуи, словно в церкви созерцает богоматерь, и она спросила:
– Это ты все сам?
– Да. – Они окружали его, словно толпа.
– Неужели? – Теперь, получив то, за чем пришла, Клотильда чувствовала себя свободней. Ее потрясло количество фигур и их разнообразие. Их здесь, должно быть, несколько сотен, думала она, головы, торсы, ноги, руки и обнаженные фигуры. Сколько обнаженных фигур! Никогда еще ей не приходилось видеть столько человеческих тел, мужских и женских, несмотря на свое ремесло. Вот до чего дошел ее маленький братец!