Наглядная геометрия

Гильберт Давид

Н а д я (упавшим голосом). Да, знаю. (Заплакала.)

А н н а Г е о р г и е в н а. Что плачешь? Ты еще многое можешь исправить.

Н а д я не отвечает, плачет.

А н н а Г е о р г и е в н а. Я тебя не понимаю, Надя. Любишь, а делаешь все, чтобы оттолкнуть его от себя.

Н а д я (едва слышно). Я сама себя не понимаю.

А н н а Г е о р г и е в н а (привлекая ее к себе). Счастье твое, что ты еще можешь плакать. А у меня глаза сухие, давно уже

слез нет.

Долгая пауза.

А н н а Г е о р г и е в н а. Ну, так как же мы с тобой дальше будем, Надюша?

Н а д я крепко прижимается к ней, беззвучные рыдания сотрясают ее узенькие плечи.

Окажи мне, — я спрашиваю: как дальше будем? Ведь мы обе любим его. Обе!..

Н а д я (всхлипывая). Что же дальше… Ну, что я могу сказать?.. Так и пойдем дальше — каждая своей дорогой.

З а н а в е с.

XI

Спустя несколько часов.

Кабинет директора завода А н д р е я С т е п а н о в и ч а К р у т о в а. За своим столом — К р у т о в, напротив в кресле — Ш е в л я к о в.

К р у т о в (продолжая разговор по телефону). Уже на стенде? Установили? Стало быть, «последний решительный»?..

Н а д я (появляясь на пороге). Можно? Здравствуйте!

Ш е в л я к о в. Здравствуй, Надя! Входи.

К р у т о в (в телефон). Добро! Будут результаты — премия за мной!.. Валяй, ни пуха ни пера! (Кладя трубку. Наде.) Где ты пропадаешь, Калебошина? Искали тебя, искали, даже домой к тебе бегали… Ты что встал, Василий Сергеевич? Не уходи!

Ш е в л я к о в. А я и не собираюсь.

К р у т о в. Присаживайся, Калебошина! Как тебя?.. Надя, кажется? Надежда, стало быть. Вера, Надежда… Тьфу, опять — любовь! Вот тоже дельце навязалось на мою голову! (Откашлявшись.) Так вот, дорогая наша Надежда, молодое поколение наше, побеседовать нам с тобой требуется. Я, разумеется, очень рад тебя видеть, но, сама понимаешь, работы у меня невпроворот, так что давай быстренько толковать.

Н а д я. Давайте быстренько. О Ручьеве говорить будете?

К р у т о в (опешив). То есть, э-э-э… ты, собственно, почему так решила?

Н а д я. А ведь вы тоже Лёнин болельщик. Все его главные болельщики сейчас всполошились.

К р у т о в. Но-но, насколько я знаю, и ты к Ручьеву неравнодушна. Чего там…

Н а д я. Верно, я неравнодушна, очень неравнодушна.

К р у т о в. Вот молодец, уважаю прямое слово! С удовольствием сообщу тебе приятное известие, Надежда. Девяносто процентов за то, что никакого «дела о катастрофе в штамповочном» не будет! Я связался с соответствующими органами: вопрос ясен. Ни цеховое начальство, ни Сербову, ни Ручьева к суду нет оснований привлекать. Административными мерами обойдемся. Стало быть, все волнения побоку, понимаешь! (Телефонный звонок. Берет трубку.) Я!.. А, привет, Авенир Устинович! Так… так… А сейчас откуда? Пенза, Куйбышев, Владимир, Рязань… Ну-ка, зачитай еще раз. Да нет, не оглох, но ведь приятно слышать! Есть, спасибо! (Кладет трубку.) Министерство. Отметить собираются. Куча благодарственных писем поступила за нашу продукцию! (Хлопнув

Шевлякова по плечу.) Пожалуй, и в этом году переходящее знамя удержим, а, секретарь? Вот по этому поводу надо созвать собрание: порадовать надо рабочий класс. (Наде.) Ты смотри, как у нас ладно идет, Надежда: и с работой справляемся хорошо, и живем недурно — заработки, новоселье то и дело народ празднует… А ты мелочами радость омрачаешь.

Н а д я (негромко). Люди, по-вашему, мелочь?

К р у т о в. О-оо, демагогия… Это мне не нравится. (Сдерживая раздражение.) Если говорить по-настоящему, девушка, то вот о ком беспокоиться надо — о рабочем, что в цехе покалечило, пострадал человек. Хоть и сам виноват, за выработкой погнался, а все же пострадал.

Н а д я. Там уже ничего нельзя сделать. А здесь еще можно попытаться.

К р у т о в. Где это здесь?

Н а д я. А разве у нас один искалеченный, товарищ директор?

Пауза.

К р у т о в (побарабанив пальцами по столу). Н-да!.. (Поднимаясь.) Вот что, родные мои, мне сейчас нужно к стенду, там АТ-6 испытывают, последнее испытание… (Наде.) Нет, ты оставайся, милая, я скоро вернусь! И тебя попрошу подождать, секретарь! Кстати, невредно было бы, если бы ты покуда немного мозги вправил девчушке. Хотя мы и не договорили, но моя точка зрения на это дело тебе известна!

Ш е в л я к о в. Известна, как же.

Крутов ушел. Ш е в л я к о в вынул трубку, набил табаком, закурил.

Пауза.

Ш е в л я к о в (негромко). Трудно тебе, Калебошина? Ну-ка, подними голову! Ох, какие воспаленные глаза… Плачешь?

Н а д я. Плачу, Василий Сергеевич. Я его очень люблю. Вы даже не представляете себе, как я Леню… (Голос ее прервался. Овладев собой.) Не знаю, зачем это нужно — голову в песок зарывать? Ну, преступления нет, никого к суду не привлекают, а подлость осталась… Сейчас вы мне мозги вправлять будете, да, Василий Сергеевич?

Ш е в л я к о в. Да. Сейчас начну.

Х р а б р е ц о в (появляясь в дверях, взволнованно). Простите, Василий Сергеевич… Здрасте! Не скажете, Андрей Степанович скоро придет?

Ш е в л я к о в. Скажу. Скоро. Ты чем так расстроен, товарищ Храбрецов?

Х р а б р е ц о в (входя, безнадежно). Все поломалось, все теперь пропало! (Заметив Надю.) Пожалуйста, — и она здесь!.. Ух ты, «патриотка» завода! (Отчаянным голосом.) Шлепнемся мы на олимпиаде, Василий Сергеевич. Факт! В каком составе выйдем, в каком составе, я спрашиваю?! Прямо хоть караул кричи!

Ш е в л я к о в. А ты подожди кричать, расскажи толком.

Х р а б р е ц о в. А что «толком, толком»… Все уж теперь без толку. Уговаривали, уламывали мы Ручьева взяться за ум, не валять дурака… Он из-за этого скандала все тренировки бросил… А сейчас — ни к чему уговоры: точка! (Показывая на Надю.) Вот! Дорогой наш комсомол постарался! В Совет спортивных обществ поскакали! И уж как они там Ручьева разрисовали, вы бы только знали, Василий Сергеевич!..

Ш е в л я к о в (перебивая). Так, понятно. Отстраняют Ручьева от участия в олимпиаде?