Нахаловка 2
Шрифт:
Отрубленный кусачками палец отлетел в сторону и гулко стукнулся в пустую канистру из-под топлива. Брызнула кровь, несколько капель которой попало старику на небритое лицо. Пленник громко заверещал, что стало слышно даже через вставленный кляп, и заполошно забился, словно выдернутая из воды рыбина. Но Махмуда это нисколько не растрогало, он спокойно зажал пальцами обрубок мизинца, не давая пленнику вырваться. Отложив кусачки, старик взял скотч и несколько раз крепко обмотал ленту вокруг раны, останавливая кровь.
После чего таджик наклонился к изломанному уху бывшего борца и хрипло пообещал:
— Будешь так верещать, я тебе яйца
После этих слов Стас позеленел и моментально заткнулся, продолжая дрожать своим крепким телом. Остаться без принчиндалов ему совсем не хотелось. А этот безумный старикан с легкостью выполнит свое обещание, уголовник видел это по его блеклым равнодушным глазам. А еще он разглядел наколки, отливающие синевой на его морщинистых руках и выглядывающие сквозь распахнутый ворот его рубашки. Эти уголовные символы однозначно утверждали, что этот морщинистый аксакал неоднократно убивал в своей жизни, за что и был когда-то осужден.
— Ну что, фраер беспонтовый, теперь готов ситуевину обкашлять? — глухо, словно из распахнутой могилы, произнес Махмуд, глядя в глаза покалеченному и напуганному пленнику немигающим взглядом.
Стас мелко-мелко закивал. Несмотря на то, что он и сам был тем еще отморозком, но после всего произошедшего испытывал неодолимый страх перед этим жутким морщинистым стариканом. Теперь он был готов выполнить все его требования, чтобы только уцелеть и сохранить свое «хозяйство».
— Барно[1]! — Таджик довольно оскалился. — Отвечать только на мои вопросы. Вякнешь не по делу — отхвачу кусачками еще кусок клешни, — тускло принялся «инструктировать» пленника Али-Баба. — Будешь лепить горбатого[2] — лишишься яиц, — напомнил он. — Так что настоятельно не советую варганку крутить[3]. Усек, деятель?
После того, как Стас вновь понятливо затряс головой, старик резко выдернул кляп из его рта. Пленник тяжело задышал, жадно хватая воздух распахнутым ртом. Однако, памятую об указаниях старика, не проронил при этом ни одного слова — ему достаточно было и одной отрубленной фаланги мизинца.
— С какой целью таким шитвисом[4] к нам приперлись? — не дав Стасу как следует отдышаться задал свой первый вопрос Али-Баба.
— Так я ж говорил — кореша ищем, — обливаясь холодным потом, просипел Колыван. — Бурята. Потерялся он у вас…
— А какого хрена сам Бурят к нам приперся? — не дав пленнику договорить, задал следующий вопрос старикан.
— Так это… Ему пахан приказал… Витя Бульдозер… Может, знаешь за такого? Так-то он в законе…
— Знаю за такого — сявка[5] он, твой Бульдозер, а не законник! — Презрительно сплюнул на пол Али-Баба. — Апельсин[6]-беспредельщик[7]! А ты, фраерок, под Бульдозером ходишь?
— Не… — Вновь судорожно замотал головой Стас. — Я под Хорьком хожу, а уж он — под Бульдозером.
— За Хорька не знаю, не пресекался… — На мгновение задумался таджик. — Так чего Бурят в нашей дыре забыл? — вновь вернулся он к «разбору полетов». — Только в ухи мне не лей, что совсем не при делах. — Махмуд неторопливо снял с верстака нож, полированное лезвие которого хищно блеснуло в лучах яркой электрической, и показательно согнал острой заточкой стружку с кривого и коричневого от впитавшегося табака ногтя. — Яичек-то у тебя, малец, всего два. А по одному я отрезать никогда и не пробовал… И зрение уже не то, и руки дрожат… —
— Знаю! Скажу! — Мгновенно среагировал на угрозу Колыван. — Цацки приметные у вас в Нахаловке всплыли. По слухам — из старого потерянного общака, еще с перестроечных времен… Пацаны Бульдозера трепали, что он кое-какие из них признал… — Свое непосредственное участие «в процессе экспроприации» Колыван решил скрыть. У него появилась стойкая уверенность, что этот жуткий старикан каким-то боком тоже замешан во всю эту историю с пропавшим общаком.
После такого заявления пленника, Махмуд тут же «принял стойку». Ведь хранителем единственный «старого потерянного общака», который мог находиться в Нахаловке, являлся он сам. Только каким образом могли всплыть «приметные цацки» он не понимал. Хотя, признался он сам себе, уже прошло несколько лет, когда он в последний раз проверял сохранность доверенного ему воровского блага. Неужели кто-то сумел его отыскать? И ограбить старого Али-Бабу? Другой вероятности появления украшений из потайного схрона, просто не было.
— А вот с этого момента поподробнее! — стараясь не выдать охватившего его волнения, произнес старик. — Что за общак? Откуда информация?
— Да я так… только краем уха и слышал… — принялся юлить Стас, пытаясь как можно дальше дистанционироваться от крайне неприятного момента. — Несколько дней назад в одном городском казино двое деревенских лошков сорили капустой… Ну и их и срисовали серьезные пацаны, с целью пощипать залетных бакланов… Ну… кроме хрустов у них и эти цацки нашли…
— Что за бакланы? Откуда?
— Так ваши же, деревенские кресты, — ответил Колыван. — Че, думаешь, Бульдозер за здрастье сюда Бурята отправил?
— Масть? Как звать? — коротко поинтересовался Махмуд, хотя у него внгутри все сжималось от осознания, что кто-то умудрился кинуть его на общак, который он верой и правдой хранил больше тридцати лет. И, как бы ни было тяжко все эти годы, даже медной полушки из него не присвоил!
— Мелкие шинкари, наркотой по мелочи барыжили. Один, вроде Леха, у второго Сивый погоняло. Точнее не скажу — сам не курсах… — добавил Колыван подрагивающим голосом.
— Знаю таких, — кивнул Махмуд. — Еще те полудурки.
— Зажмурили бедолаг, — произнес Стас.
— Туда им и дорога! — Али-Баба задумчиво смотрелся в свое искаженное изображение в лезвии ножа.
Все, что он хотел узнать от «языка», он уже узнал. Все его подозрения подтвердились — эта шайка приехала в Нахаловку именно по его душу и на поиски пропавшего общака. И дальнейшая судьба пленника уже была предрешена.
— Дед, может, отпустишь уже меня? А? — слезно попросил Колыван. Ну, не нравилось ему настроение старого уркагана. — Разойдемся краями? А про мизинец я уже забыл… — продолжал уговаривать Махмуда Стас. — Было и было… Я не в обиде…
— Конечно, отпущу, — неожиданно для Колыванова произнес старик, резким ударом загоняя тесак точно в сердце Колыванова, одновременно зарывая ему рот рукой. — Лети свободно, голубь сизокрылый… Нету таперича над тобою закона…
Стас засучил в конвульсиях связанными ногами, но с каждым мгновением его потуги становились все тише и тише. Наконец он вздрогнул в последний раз и обмяк, уронив голову на грудь. Таджик прикрыл ему широко распахнутые глаза, «смотрящие» на убийцу с немым укором, выдернул из груди мертвеца нож, и тщательно вытер его о рубашку.