Наират-2. Жизнь решает все
Шрифт:
Элья догадалась о том, что случится, за долю мгновенья до того, как светловолосый кхарнец взлетел на спину ящера. Всё поняла, увидев выражение на его лице: отчаяние, страх и решимость. Почувствовала, но опоздала, как самый паршивый недофейхт… Её крик потонул в гомоне толпы, когда по площади, пугая людей, полетели клубы дыма, а из распахнутых клеток рванула горящая живность.
— Каган! — Кырым, подхватив полы халата, кинулся с помоста. — Морхай, закрывай его! Закрывай, сука!
Морхай — уже на земле. Крутится, пытаясь подняться, нащупывает меч, целит в светлое ящериное брюхо. А сцерх, неудержимая
Лишь бы зубами не схватил, лишь бы…
Элья бежала вниз, распихивая остолбеневших от ужаса шадов и застывших жрецов, уворачиваясь от рук стражников.
Воздух плотный. Лопатки жжет. Ноги точно отмеряют нужные шаги. И все равно не успеть! Далеко. Сцерх — не лошадь, вдвое тяжелее. Когтистые лапы кинжалами пробьют и ткань, и слабое человеческое тело. Порубят на соленый манцыг, сдобренный алым вином…
А эта падаль, предатель, евший с Ырхызовых рук, свесился с седла! Широкие ножи в его руках ходили медленно… Нет, это только кажется. Это горячая спина и невозможный эман замедляют время. А на самом деле лезвия летают стремительно. Поднимаясь и опускаясь. Добавляя ран. Предопределяя исход.
Ырхыз — человеческий воин, не фейхт. Нет крыльев. Нет мембраны, выгорающей, чтоб напоить тело. Чтобы восстановить и зарастить раны. Поднять с земли, дать сил на ответный удар.
И охрана… Где они были? Почему пропустили?
— Каган! — Урлак пробивается сквозь солдат. — Морхай, стража! Кольцо! Двойная цепь — между толпой!
Как же медленно! Высокий помост, много людей. Разбегаются, пытаясь спастись. У смерти много явных ликов, ярчайший из которых — пылающее ошалелое зверьё. И огонь, что бежит по дорожкам, по деревянным балкам, по узорчатым коврам да шелковым халатам. Льется пламя, пышет из земли жаром. А ей туда надо, вниз, и потом через кордон черных панцирей. Где вы раньше-то были, сволочи?!
И Элья спрыгнула. На чьи-то плечи, оттуда — на оброненный щит, скользя на нем по ступеням между взмахами мечей. Расталкивая, выгибаясь, ныряя под удары, сама нанося их вслепую. Упала. Попыталась перекувыркнуться, но запуталась в треклятом халате. Прокатилась по камням, сдирая кожу, но сберегая кости, выходя в полуприсядь.
Над головой беззвучно рвали воздух стрелы. Не по ней, по сцерху, удирающему в толпе.
— Кагана убили!
Не убили. Еще не убили. Живой, истерзанный, но живой! Стража смыкается, окончательно заслоняя лежащего на камнях человека и от людей, и от животных.
— Кагана! Убили! Убили!
При Вед-Хаальд было дымно от людских пушек, и также пахло порохом. При Вед-Хаальд было честно. Война ведь. Не Курултай, не праздник, не… Предательство. Нельзя бить сзади. Нельзя бить в спину. Потому что ничего не решить чужой смертью, ничего не исправить.
— Стоять! — Её отбросили щитом. От двух копейных тычков увернулась, хоть и с трудом.
— Ырхыз! — Элья закричала, пытаясь быть громче толпы. — Пустите, я могу помочь!
Клинок прошел вдоль живота, заставляя развернуться боком. Неудачно, внутрь к противнику, под еще один секущий удар щитом. Нырнула, еле сдерживаясь, чтобы не врезать в пах, и отскочила.
— Пустите, я могу помочь! — Глупо надеяться, но…
Ничего она не может. Крыльев нет. Эмана нет. Есть то, что осталось после подземелий,
— Пусти! Морхай! Морхай, я могу! Скажи им, Морхай!
От ловкого удара мечом она снова уклонилась. В следующий раз будут метить еще замысловатее.
— Морхай! Урлак! Кырым!
Имена слетали с губ, бесполезные в сутолоке и давке. Не пустят. Ее, чужачку, серошкурую и ненавистную, к тому, кто сейчас беззащитен после предательского удара? В жизни не пустят.
— Коня! Во дворец! — Этот голос оставался спокоен, и спокойствие распространялось на прочих людей. Урлак-шад коротко отдавал команды, и никто не осмеливался спорить с ним.
Между воинами мелькнула седая голова хан-кама.
— Кырым! Кыры-ы-ым! Я могу помочь, я отдам эман, у вас будет время!
Снова послышалась какая-то возня и крики, но бить перестали. Хотя легко начнут в любой миг снова.
— Пустить! Пропустить склану! — посажный умел и орать.
Строй разошелся узким коридором и тут же сомкнулся за спиной.
Ырхыз лежит на синем плаще. Ужасен, но дышит. В прорванном рукаве торчит кость, темнеют взрезы и глубокие вмятины на легком панцире. И откуда в людях столько крови? Не оттого ли они так щедро льют ее, что чужую, что свою?
Наспех приложенные к ранам тряпицы набухли темным, а люди медлили, пререкаясь.
— Хан-бурса ближе. Ближе хан-бурса, — твердил Вайхе, разминая пальцами раскрошенные стекла окуляров и сгибая дужки.
— Замок! — Кырым-шад, затянув тугим узлом очередную повязку, поднялся с колен. — У вас в бурсе ни капли эмана. И инструментов нет! Вы лучше помолитесь о чуде. И народ успокойте, скажите, что каган не умер.
— С такими ранами в седло… — продолжал говорить хан-харус, но тяжелая рука уже легла на его плечо, выталкивая за пределы оцепления.
— Раны и седло. Милостью Всевидящего, каган как можно скорее должен оказаться в замке. А теперь не мешайте. Склана!
— Я здесь, — Элья встретилась взглядом с Кырымом.
— Действительно можешь?
— Да. Постараюсь.
Подали лошадей.
Он был слишком тяжел и неудобен, чтобы она могла поднять и удержать его в седле. А еще слишком далеко ушел, чтобы и вправду можно было спасти. И слишком упрям, чтобы вот так бросить жизнь.
— Давай, ты же слышишь, ты же не позволишь, чтобы просто так. — Ноги сжимали конские бока, пальцы скользили по панцирю, который никто так и не снял, раздирались о колючие застежки и облекались кровью.
Просачивается сквозь повязки, хотя совсем не видна на темных одеждах. Только на её руках. Надо нащупать шею.
— Пошел, пошел! — Морхай нахлестывал лошадь, свою и Эльину, через раз не попадая. Сам бледный, точно не живой, держался за левый бок, но не падал.
Копье кунгаев взрезало улицу и понеслось к самому сердцу столицы. Площадь осталась позади. Там кричали, и крик расползался по городу, множась гневом и яростью, полыхая пожарами и алым железом, стуча тысячами рук в запертые двери. Забунтует раненая Ханма. Но это потом, а сейчас она еще растерянная, мечется, рвет сама себя стальными клыками, топчет копытами одичалых коней и ногами обеспамятевшей толпы. А единственный, кто мог бы остановить грядущий хаос, умирает.