Наират-2. Жизнь решает все
Шрифт:
Нет! Она не позволит.
Вот так, чуть завалить его на себя, поймать шеей затылок, соприкоснуться кожей. Серая и белая. Антрацит и снег. Холод и жар. Быстрее бы во дворец. Там Кырым поможет. Вон он, сзади, трясется в седле, пытаясь не отстать. Кырым хитрый. А Элья слабая, она себя переоценила, снова решила сделать что-то, что не выходит. Даже удержать в седле трудно, не то, что лечить. Не рухнуть бы под копыта, став окончательной жертвой для их Всевидящего, безумного бога, который есть солнце. Оно жжется, растекается огнем по спине, точно
Взбух и лопнул шрам, закровил, пачкая щеку и плечо, но так даже к лучшему. Пальцы нырнули под сосульки намокших волос, нащупали… Как же все паршиво! Ну почему она не дьен-медик, лингующий раны одним прикосновением?! Но хоть так, хоть немножко, хоть капельку. Последние крошки того, что казалось давно потеряно и вдруг наскреблось, выжалось пылающими лопатками.
— Близко уже, — шепчет она и держит, обнимает. Он ведь когда-то приказывал обнять. Смотри, каган, я послушна тебе!
Только по-настоящему, по-живому смотри.
Ну, пожалуйста!
Пульс под руками замедляется. Тяжело сердцу под тканью, под кожей и переломанными, смятыми костями. Потерпи. Еще удар, и еще один.
— С дороги! — кричат. Сбивают случайных прохожих, заставляя липнуть к стенам. И снова плетью по бокам, по рукам, по мордам и лицам, торопясь исправить то, что уже не…
Возможно! Она ведь хотела, она ведь обещала. И должна пытаться.
Связать символ, обвить запястья — хорошо, что ход сбавили — зажать слабеющий пульс. Поймать. Подстроиться. Толкнуть первую, пробную волну — слабая, она мешается с кровью, уходит в дыры, прорванные в этом огромном и неуклюжем теле.
А его кровь — холодная и не дымится вовсе. Или всё же?.. Капли засыхают на ногтях, а белесые паутинки ползут плющом по волосам вверх и в глубину.
— Ты что делаешь, идиотка? — Морхай успел подхватить падающего кагана и вместе с ним Элью, рывком — не сдержав стона — вернуть в седло. Прижать коленом колено и замахнуться плетью.
— Помогаю. Должна чувствовать. Я. Эман. Кровь. Сердце.
Как ему объяснить, когда нет времени? Но понимает. Выравнивается, морщась от боли, поддерживая и её, и Ырхыза. А справа, с другой стороны, Элью вдруг подпирает всадник в изодранном плаще.
Теперь падать некуда. И дворец скоро. Все получится, нужно лишь сосредоточиться… Она фейхт, она знает такие раны. Пусть грубо и криво, но она выплетала когда-то собственные линги. Но как выплести нечто из пустоты?! И даже не себе — чужаку… врагу… человеку.
— Дыши, аалари, дыши! — Родной язык. И еще более близкое — аалари.
А эман льется через кожу по чужой крови, распирая вялые от кровопотери вены, тревожа ослабевшие нити, добирается до сердца. На долю мгновенья оно замирает, ошеломленное новой болью — без боли не бывает жизни, прости — и снова сжимается в древнем ритме.
Сжалось. Раздалось. Сжалось. Раздалось. Удары копыт о мостовую, распахнутые ворота дворца.
И диафрагма, поднимаясь, выдавливает воздух из легких, и снова падает, заставляя что-то в самой глубине раскрываться, глотать новую порцию.
Поймать на вдохе. Поставить пленку-щит на плевру пусть в ресницу толщиной, но что бы не пробило осколками ребер… Как больно! Уже не понять, кому из них хуже, но это ничего, это пройдет. Потом, когда ты выживешь.
Еще вдох и еще выдох, и остатки эмановой пыли после фанатичного просеивания бесплодной пустоты внутри… Уходят, чтобы дать человеческому телу несколько мгновений жизни. Голова кругом, и туман. А рядом водоворот, затягивающая воронка. Надо бы заткнуть, зарастить, сдавить мышцами и закупорить вязкой, твердеющей кровью. Ран слишком много. Не снаружи, но внутри.
— Быстрее, сволочи! — сквозь пелену донесся голос Морхая. — Обоих снимайте! Осторожнее, вашу мать, осторожнее!
Ругается, и голос звенит от волнения, а от этого дрожит чужое сердце под Эльиным плывущим взглядом, замирает, треклятое, сопротивляется помощи.
— Помоги ей! Вперед!
Бег. Что вокруг, уже не понять. Чьи-то руки поддерживают грубо, но надежно. Ставшие чужими ноги отсчитывают шаги, а пальцы — биение на запястьях Ырхыза. Лучше стало? Хуже? Помогла она хоть чем-то или ей просто показалось, что помогает?
Не бросай меня.
Не брошу. Ты же видишь, я здесь, с тобой. И я сошла с ума. Я вижу твое лицо, и ты молчишь, ты не способен говорить, но ты дышишь. Вот оно — чудо, моё, последнее…
В груди больно. Ребра сломаны? Сломаны. Сволочь, он из рук моих ел… Предателей надо убивать, я тебе говорил это? Говорил. Чтобы не в спину. В спину, да? Почему ты здесь? Ты делаешь мне плохо.
Я делаю тебя живым.
Или только кажется, что делаю, потому что ты молчишь, но я слышу. Чувствую. Как тяжело, как странно в занемевшем бескрылом теле, которое предавало-предавало и совсем предало.
Предателей убивают.
— Сюда несите. Направо. Морхай, осторожнее!
Раны раскрыты. Маленькие жадные пасти глотают крохи эмана, которые скармливает им Элья, чтобы откупиться от смерти. Только эман вот-вот закончится. Странно, что еще не… И Элья умрет, выгорит так, как не выгорают даже крылья во время безнадежного боя. Уйдет на костер вслед за тем, к кому уже ни страха, ни ненависти, ни любви. Только желание — не бросить. Не предать.
Спасибо за честность.
Не за что, человек. Возвращайся, и тогда поговорим. О чем захочешь, поговорим. А пока пусть твои раны едят мой эман. Я честно отдаю всё. Больше нечего.
Сухо и ломко. Так огромная каменная глыба в пароксизме рождает каплю воды и крошится в мертвый песок, расплачиваясь за чудо.
Так крошится кожа на моих руках, прорастая черными язвами.
— На стол кладите! И Склану уберите, теперь она только мешать будет!
Нет! Нельзя разрывать связь, он же умрет!