Наират-2. Жизнь решает все
Шрифт:
— Что, Туран, изнутри суеверия Наирата выглядят не такими и беспочвенными даже для просвещенного кхарнца?
Пришлось кивнуть.
— Безусловно, затея далеко не самая безопасная и где-то даже отчаянная. — Аттонио пожевал нижнюю губу. — Но мы как раз и рассматриваем самый неблагоприятный вариант. Ко всему, может статься, что люди, вышедшие на улицы Ханмы, будут ужаснее демонов. Потому запоминай, мой друг.
Тонкий грифель заметался над рисунками, выписывая поверх домов кресты и круги.
— Все эти — на всякий случай, если не
Очередной кружок-колодец между домами, совсем недалеко от стен хан-бурса.
— Раз ты ночуешь на площади — присмотрись, лишним не будет. И теперь о главном: ты должен постараться переговорить со скланой.
— Разве что она окажется в зверинце в ближайшее время, в чем я сомневаюсь.
Туран оказался прав и в следующий раз увидел бескрылую Элы, антрацитовокожую фаворитку — серошкурую шлюху? — ясноокого кагана только на Курултае. Разумеется, при самом Ырхызе.
Чушь это, про начало с рассветом. Раньше, намного раньше. Некоторые вон вообще глаз не смыкали, в том числе и Туран.
Навести последний порядок в клетках. Подложить сено и мешки с песком. Проверить устойчивость платформ. Наполнить корытца едой, чтобы можно было убрать их затемно.
Уже к утру глаза пощипывало, хотелось лечь в обнимку с тигром-нуаем — чтобы Грунджа не трогал — и хоть как-то отдохнуть. Цанхи метались, как ошпаренные, но толку с них, культяпых, было немного. Хорошо хоть жукорыбов взяли на себя.
Отдельные неудобства доставлял новый костюм: жесткий халат с широченным серебряным кушаком, поверх которого лежали сразу три тонких кожаных пояса. Каждый из них шумел, но по-своему. Один — сразу тремя тамгами и глухо постукивавшей о них печатью, второй — разномастными плетками и шелковыми шнурами с металлическими шариками, а третий — целым набором лопаток и метелок с короткими рукоятями. Рукавицы, которым полагалось быть заткнутыми за это хитросплетение — ну ведь точно, после уборки у кошкоподобных хифалов и запихивал! — отсутствовали. Наряд завершала дурацкая шапка с висюльками до самых плеч и обувка без задников, еле-еле державшаяся на ногах. Вот с нею нужно было что-то решать.
Туран присел у клетки, где лежало несколько сумок. Рядом с ними, за толстыми решетками, сидел Вирья и лепил что-то из глины или из грязи.
— Ты бы поспал, — сказал Туран, протаскивая через прутья один из своих башмаков. Проверенный, растоптанный и крепкий.
— Могу пропустить интересное. Я ведь любопытный.
— Да чего тут интересного? Еще несколько часов…
Неудобные тапки исчезли в копне сена. Туран перекатился с пяток на носки и обратно: совсем другое дело.
— Видно из-под халата.
— Ничего, ноги подогну.
Проходивший мимо стражник-кунгай в черненом панцире оскалился, но, разглядев тамги, просто хлопнул по ножнам рукой и напустился на слуг, что раскатывали разноцветный ковер. Не убоявшись грозного вахтангара, один из работников принялся указывать то на распорядителя,
— Вирья. — Напоследок Туран завозился, перебрасывая через плечо небольшую котомку: — Если, что… Дверь будет открыта, я устрою.
Мальчишка даже не взглянул на Турана. Молодец, понимает конспирацию.
— Я бы не хотел сегодня играть на свирели для тебя, — произнес он очередную несуразицу.
Да уж, не до изысканной музыки нынче…
В четверть силы ударили думбеки, просто проверяя тугую кожу, осторожно сходясь с редкими и тихими пока трубами и кимвалами.
И потекли из-под разукрашенных охрой арок люди. Медленно, чинно, тонкими струйками. Благороднейшие из благородных, знатнейшие из знатных заполняли назначенные им лакуны. По имени, по чину, по древности рода, каковая порой важнее чина и имени. Высокие шапки, обсыпанные жемчугом, сапфирами и агатами; халаты и тегиляи в золотой чешуе; расшитые переливающимися шнурами шаровары. Разноцветные потоки образовывали озерца, разделенные не менее яркими коврами и стражниками-вахтангарами в киноварных лентах — нынешнем главном цвете Наирата.
Тяжко бы пришлось мэтру Аттонио, среди этих красок почти не осталось места теням. Но эта яркость — лишь фон, оправа для истинных драгоценностей. Множество мест еще не заполнены и прежде всего — помост с бело-черным шатром и все, что перед ним. Пустуют на возвышении диваны и кресла. Пустует — одесную, согласно традиции — просторный загон для лошадей. Пустует — для публики — и малый загон ошуюю, которому уж точно нет роли в древнем ритуале. Кому нужна эта высоченная загородка да к тому еще и забранная тяжелой тканью?
Туран стоял рядом с вахтангаром, прислушиваясь, не раздается ли из-под этого полога рычание. Вроде нет. Мяучит. Но лезть туда сейчас, когда все внимание вновь прибывающих наирцев сосредоточено на помосте и всём, что творится рядом, нельзя. Да и не позволит ни распорядитель, ни этот бугай. Такой, если ухватить, одной пятерней смелет и в колобок скатает. Опасный он и вовсе не медленный.
Цанх-младший — отсюда было видно только его — будто приклеился к клетке с уранком. Старший наверняка суетился сейчас около шипунов, где ему в процессе ругани определили место Туран и Грунджа.
Точно, мяучит. И скрипит о решетки чешуей… Или нет? Может, опять ремни пережали? Или грызло не по вкусу? А если перемелет? У него ж зубы такие, что и самую крепкую сталь раскрошат.
Еле уловимый звук сперва затерялся в гомоне толпы.
И вдруг добавился новый: по пустой расселине центральной улицы, с самого дальнего её конца, понесся размеренный гул. Сперва он заткнул местных музыкантов, потом заглушил толпу. Площадь перед хан-бурсой затаилась, позабыв и о пустом шатре, и о клетках с животными, и о задрапированной киноварным сукном загородке. Все слушали ритм, все смотрели на центральную арку.