Наират-2. Жизнь решает все
Шрифт:
На Курултае от имени рода говорил Куна. И слова, им произнесенные, звучали как-то по-иному, но за урчанием нуая и низким гомоном толпы толком расслышать их не удалось. Тигр снова разнервничался и, подобравшись к калитке, около которой копошился Туран, заревел во всю глотку. Но нападать не стал. И ладно. И хорошо. Многое сделано. Но надо сделать еще больше.
Судя по заполненной площади, скоро поток отдавших себя под узду, окончательно должен был иссякнуть. Туран пробрался к занавешенному загону со сцерхом и умудрился просочиться под полог. Ящер перестал мяукать, лежал
А на площади возникла заминка. По дороге, не шагая, а скорее волочась между лошадей, двигался Хэбу УмПан: и отверженные становятся под руку кагана. Значит, шелковоименная Майне где-то рядом, в толпе. Туран принялся выискивать ее взглядом, мало обращая внимание на скривившегося Ырхыза и окаменевших лицами Кырыма и Урлака. А слов старика и вовсе было не разобрать за его кашлем, да и что особого отличного от произнесенного сегодня десятки раз иными наирэ, мог он сказать? Богат, отдает, Узда Золотая. Кто и как привязывал коней, Туран вообще не заметил. Обратил внимание только на то, как вцепился старик в протянутые ремни, дернул так, что Ырхыз пошатнулся. Но нет, не ответил ударом на оскорбление. Старик же заковылял к… Так и есть, вон она, темноглазая птица вечерних песен, далекая и одинокая под шестом с обрезанными конскими хвостами и шнурами, подвязанными в узлы.
А от Агбая так никто и не прибыл. Пусть и не разобрать отдельных шепотков, но ясно, что сплетаются они в единый плотный ком: побережные ханматы не встали под узду. И перекатывается этот ком по площади, прирастает новым ропотом.
Агбай не пришел, не пришел Агбай, Агбай, Агбай, Агбайагбайагбай…
И отдельное, робкое: Юым.
Пробежали по проходам распорядители, заворчали старшие кунгаев, подтопили шуршанием ножен и перестуком плетей ледяное ядро. Или только отсрочили выстрел?
— Аджа! — рявкнул Ырхыз, вскинул руку, сжал в кулак ладонь, словно схватил глупого крикуна за губы, комкая в горсти непокорные уста.
И площадь умолкла, только все пронзительнее скрипел вермипс. Под это скрип, как под музыку, вышел вперед Вайхе.
— Ясноокому кагану Ырхызу в руки отдаю я камчу благословенную, — зычно произнес он. — Зрел ту камчу в Понорке Понорков Всевидящий три на десять дней. Нынче будет чем усмирить твой табун, славный каган.
Ырхыз взял протянутую плеть и бегом спустился с лестницы, где разряженный слуга уже держал под уздцы коня чанкирой масти. Следом за каганом кинулись трое кунгаев, среди которых был и синий плащ.
Вот Ырхыз растрепал гриву, поцеловал животное в нос. Сейчас вскочит в седло, въедет в загон и начнет охаживать подаренных лошадей. По крепким переливчатым спинам, по точеным шеям, по могучим крупам. Так будет охаживать он и ханматы, и хозяев их, и живущих под хозяевами поданных. Ак-найрум и наир, все теперь под рукой и плетью ясноокого кагана Ырхыза. Под рукой дающей и рукой берущей. Только отбирает она жизни, а раздает почему-то одну боль и удары, что знаменам,
А первыми отведают этого дарованные кони.
Но Ырхыз не взял поводья. Оттолкнув оторопевшего слугу, он устремился к занавешенному киноварной тканью загону.
К Турану.
Тот растерялся не меньше слуги и чуть промедлил, не распознав поначалу условный знак. Но бешеный взгляд кагана заставил шевелиться. Натянулась пеньковая веревка, хитро пропущенная вдоль всей клетки, расплелись петли, и полог барханами лег к основанию прутьев.
За оградой, припав к земле и чуть подергивая хвостом, ждал сцерх.
— Открывай, — прошипел Ыхыз.
Туран уже и сам сбрасывал с ворот сложный засов. Морхай попытался придержать кагана за локоть, но получил наотмашь благословенной камчой. Выходит, первым ее отведал вовсе не конь, но человек.
Не того бьешь, ясноокий каган.
Толпа загудела, разбивая волнение о крики стражников.
Разошлись широкие створки, Туран было дернулся внутрь, но напоролся на тяжелый кулак кунгая, отшатнулся, уперся плечом в решетку, прерывисто дыша. А Ырхыз уже стоял у самой ящериной морды, поглаживал её. Тихое мяуканье, не рык, не звук раздираемой плоти… Спокойно отстегнув зверя от столба, каган потянул за удила, выводя сцерха на волю. Выгнутая шея, когтистые лапы скребут булыжник, а со светло-серого брюха осыпается солома подстилки.
Зыркнув на Морхая, каган всунул ногу в стремя и вскочил на ящера. И только тогда зверь зарычал, гортанно и протяжно. Дернулся, пустил волну по хребту, заставив Ырхыза прильнуть к спине.
Нет, он точно сумасшедший, если решил въехать на сцерхе к лошадям! Там будет уже не важно, кто взбесится, кони или ящер. Сумасшествие затопит загон, перемешает и уничтожит всё…
Не это ли нужно ему, Турану? Не это ли нужно Кхарну?!
И не понадобится даже…
Да! Всади пятки в ящериные бока, сумасшедший каган сумасшедшей страны, гарцуй на смертоносном хищнике, убивай и умирай! Спаси от Наирата мир!
Ырхыз проехал вдоль помоста. Слуга еле-еле оттянул к лошадиному загону разбушевавшегося жеребца, посажный Урлак, позабыв о гордости, вцепился в конскую сбрую с другой стоны. Он пытался что-то сказать Ырхызу, но тот не слушал, лишь заставлял сцерха вертеться, поворачивая его то правым боком к толпе, то левым. Наконец огрел зверя камчой, потянул на себя узду, поднимая на задние лапы.
Нет, то не конная свеча… Так в комнате Ирджина держал себя стальной голем. Прыжок несовершённый, сжатая пружина, что распрямилась, но еще сохранила внутреннее напряжение.
Это длилось мгновение.
Ящер вновь припал к земле, Ырхыз натужно расхохотался и выбрался из седла. Давя неуверенность, к нему бросились кунгаи. И Туран следом. Оттеснили гурьбой от ящера.
— Подай мне коня, — с улыбкой приказал каган. И уже сквозь кунгаев Турану: — Уйми зверя, примиренный.
Туран подхватил поводья и осторожно почесал сцерху шею. Спокойно, спокойно, хороший… От волнения и сам не заметил, как произнес эти слова шепотом, да еще и на языке бадонгов-кочевников. Зато ящер понял.