Наират-2. Жизнь решает все
Шрифт:
Но это тело хотя бы дышит. И сердце в нем есть; медленное, уставшее, но стучит.
— Она моргнула.
Знакомый голос. Невозможно. Показалось.
— Показалось, — подтвердил хан-кам, приподнимая веки. Заглянул в зрачки, отшатнулся, выпадая из поля зрения. Исчез.
Сволочь! Убийца! Предатель!
— Предателей нужно убивать, — произнес Каваард голосом Ырхыза.
Теперь камушки лежали на листе желтого пергамента. Рваные края, ломаные линии. Карта? Это ведь та карта,
— Это другая. Просто похожа. — Каваард почесал плечо, и рукоять ножа качнулась, плотнее врастая в спину.
— Почему они хотели твоей смерти?
— Думали, она что-то решит. И продолжают думать. Вот только смерть ничего не решает. Ибо смерть ведет лишь к смерти и ни к чему более. Теперь ты понимаешь?
— А я? Почему именно я?
— А почему бы нет? — Каваард, зачерпнув горсть песка, высыпал на карту. Уже не песок — пепел перегоревших крыльев, перетертых тел засыпал линии границ, ленты рек и пятна городов. — Почему не ты?
— …Ты запомни, многоуважаемый Усень, — сиплый старческий голос проникает сквозь дерево. — Всегда найдется тот, кто более терпелив, или умен, или силен, или ловок. Или, наоборот, менее. Менее брезглив и одурманен честью.
Звуки отчетливее. Крики, гомон и конское ржание. Запахи проявляются патокой с редкими нотами тлена. Последний приносит страх и крик, который опять никому-то не слышен.
— И в конечном счете все зависит от того, где ты чуть более, а где — чуть менее.
— Вы мудры, Хэбу-шад, — отозвались с другой стороны.
— Я терпелив. И немножечко удачлив.
Люди замолкают, предоставляя говорить колесам и камням. Стук, звон, скрежет протяжный — на гранитной шкуре дороги будет новый шрам. Колдобина и подъем. Острый бок в попытке пробить обод … Громко. Заглушает.
Я жива! Слышите? Жива! Выпустите…
— Такие вещи выпускать нельзя. Ладно — склана, она в кулаке, но мальчишка-кхарнец! Пусть он не в себе, но вдруг окажется достаточно сметлив, чтобы заметить некоторое… хм, несоответствие?
Вкрадчивый шепоток хан-кама пробирается под веки вместе с горячим пламенем.
Жар к жару. Вдох к вдоху. Жизнь к жизни. Хорошо.
— На молоко дуешь. Мальчишка сидит в зверинце и одинаково болтает, что с людьми, что со зверьми. Велика опасность, выше аж некуда.
Другой голос. Знакомый и почти правильный, но другой. Возможно? Или это тянется агония, и бред становится привычным…
Элья и привыкла. Лежала, слушая, как переваливается в груди сердце. Дышала, пользуясь тем, что «здесь» — где бы оно ни находилось — позволено дышать. Слушала.
— Не трогай мальчишку, слышишь, Кырым?
Ей поднимают веки, но разглядеть, что по другую сторону их, не получается. Мутное. Плывет, пятнышками рассыпается. А Кырым-шад не спешит с ответом.
Сука
— Не много ли ты на себя берешь?
— Не много. В самый раз для кагана.
Элья ему почти поверила.
— Я умер, потому что верил, — Каваард терпелив, он дождался ее возвращения. Вот только карту почти замело пеплом. И косым парусом торчало из него крыло икке. Дрогнули жилы, сплетаясь в знакомый узор, сузилась и заострилась лопасть. Это Эльино крыло! Она протянула руку, но прикоснуться не сумела.
— Оно того стоило?
— Умирать — нет, жить — да. Только так и стоило.
— Я мертва?
— Еще нет.
— Я жива?
— Еще нет.
Каваард ждет. Позволяет ей обойти дворик вдоль стены, коснуться золотарницы — жесткие листья царапают ладонь. Он даже разрешает нырнуть под мостик. Знает, что арка, вывернувшись наизнанку, вновь толкнет во двор. И только тогда говорит:
— Если хочешь что-то увидеть, то садись и смотри.
Перечить Элья не смеет. А пепел на карте приходит в движение.
Дорога. Красный камень. Копыта. Много. Сапоги. Сапог мало, один рваный, но след от него самый четкий, пылающий. Постепенно тухнет, впитывается.
А если присмотреться, то… Камень сам хватает и за колеса, и за копыта, и за ноги. Липнет, тянется жадными ртами и пьет непонятное, проталкивая в глотку-жилу. А та ползет под плитами, повторяя каждый изгиб дороги. На некоторых перекрестках еще и ветвится.
— Что это было?
— Дорога, — Каваард улыбался, но левая сторона его лица вспухла черными горошинами язв.
— Какая дорога?!
— Красная. Ты же сама видела.
Видела. Только это видение — ненастоящее, как все вокруг. Она, Элья, бредит на пороге смерти. Перегорела, отдавая тегину больше, чем могла.
Она посмотрела на руки. Кожа между пальцами растрескалась, обнажая серое волокно мышц.
— Жалеешь? — тотчас поинтересовался Каваард.
— Нет.
И это было правдой. Но Каваард снова молчит, предоставляя говорить ей.
И Элья произносит:
— Он… был бы ужасным правителем. Возможно, так лучше.
— Кому?
— Тем, кто решил. Точнее, они думают, что лучше, но… Это не решение.
— …Решения бывают разными, — и снова скрежещущий голос бьет по ушам. — Жадный дурак решил поживиться золотом, внимательный кучер пресек это. Рад, уважаемый Паджи, что наши методы сходные.
Снова повозка на камнях скачет, качается и баюкает ящик-колыбель. Только теперь звук другой, словно не по гранитным плитам едут, но по мягкому.
Живому.
— Люди, склонные к иным решениям, проигрывают. — Это Паджи? Тот самый спорщик Паджи?