Наират-2. Жизнь решает все
Шрифт:
Хан-харус Вайхе разглядывал белую птицу, упавшую прямо под ноги. Встопорщенные перья, вывернутая шея. Знак? Разумеется. Но искать ответ в Оке Всевидящего было страшно. К тому же все было ясно и без него. Следует скорейшим образом доставить птицу к Понорку Понорков и с молитвой опустить её, передавая небесное послание железным демонам. Следует, следует…
Бережно подняв тельце, Вайхе заковылял к наклонившейся башне. И остановился, когда наперерез ему вышла худющая кошка с выводком котят. Она протяжно мяукнула и
— Вот так всегда, — проворчал хан-харус.
Вздохнув, он положил мертвую птицу на землю. Кошка тотчас схватила её за крыло и поволокла прочь. Следом покатился клубок котят.
Хан-харус предпочитал по-своему толковать некоторые явления, а потому этим же вечером приказал запереть Понорок Понорков и не открывать до самых Поминаний. Заодно Вайхе на целую неделю запретил спускаться в подземелья хан-бурсы. С чего? Ему казалось, что так будет правильно.
Туран потер ноющее бедро. Они шли достаточно долго, чтобы вместе с маслом в лампе закончились объяснения и началась ссора.
— Вы уже предложили способ этому миру!
— Не мы, Элья. Но даже если так — умирающая империя, больные дикие Степи, поселки в сотню жителей, гордо именующие себя городами, Кхарн, навсегда застрявший в войнах. Вот прежний мир!
Разговор совершал виток за витком и возвращался к тому, что было невозможно изменить.
— Значит, вы… они изменили мир к лучшему?!
— Они…
— Создали клоаку! Выгребную яму для дерьма из человеческих душ. И нас создали как… мусорщиков? Падальщиков? Червей, которые это дерьмо жрут и жиреют! А оно не от солнца и не от ваших пульсаций! Оно от людей! Берет у вас ваше и вам же возвращает! Ненависть, злость, трусость, все дерьмо, скопившееся здесь — ваше! И тебе ли, положившему жизнь на пополнение клоаки, бояться ее прорыва?
Не дожидаясь ответа, склана заговорила, отчего-то шепотом, хотя рядом не было никого, кто мог бы подслушать:
— Каменная глотка-кишка — вот ваш новый мир! И ты хочешь повторения?!
Элья врезала кулаком по валуну.
— Я уже говорил про демона Урт, — отчеканил Аттонио. — Сегодня я видел то, о чем не написано ни в каких книгах. И тот чирей, который я мог бы нынче нарисовать на морде мира, стал бы самым отвратительным. И самым правдивым. Как думаешь, мне нравится видеть чирьи? А самому быть гноем и глядеть на все изнутри нарыва?!
— Гной к гною, — произнесла Ласка, молчавшая с той самой беседы, которая состоялась в пещере.
Её пальцы нырнули в пустые глазницы и вынырнули, коснувшись лица Аттонио. Не отпрянул, дождался, пока они пройдут от лба до подбородка.
— Нарывы должно лечить, — сказал он.
Бельт не сделал ни шага, но мэтр отпрянул.
— Я хотел стать лекарем. — Стошенский палач ткнул себя пальцем в грудь. — Только получилось паршиво. Почему-то главные инструменты в этом деле оказались — железо и огонь. Я не хочу такого лечения. Ни для кого, ни для чего. Ты понял меня, малевальщик?
— Понял, давно понял. Теперь
— Вот мое средство. — Бельт коснулся волос Ласки. — Я свой выбор сделал. А ты?
— Сдается, мой выбор уже не так и важен, — проворчал Аттонио и побрел дальше по узкой колее коридора.
Стены его постепенно светлели, теряя красноту гранита, а из редких ответвлений тянуло свежестью. Неужели выход близко? Конец подземельям? И начало. Вот только чему?
И снова мэтр первым нарушил затянувшееся молчание:
— Ты ведь видела свет, склана?
— Видела. Каплю в море.
— Эта капля — маяк в темноте туннеля. И пока он тлеет…
— Где? Где он тлеет, человек?! — почти прокричала Элья.
Коридор неожиданно вывернул в пещеру. Пол и стены ее пестрели дырами, сквозь которые лился, ослепляя, дневной свет. Шедший впереди Бельт вдруг попятился, выдавливая вместо возгласа радости единственное:
— Сцерхи!
При встрече от нее пахло огнем и свежей кровью. Её не-живое тело было громким и неуклюжим на вид, но оказалось достаточно крепким, чтобы выдержать первый удар.
Его клыки скользнули по металлу. Ее когти вспороли плотную шкуру, и над холмами прокатился хриплый рев.
Потом они долго кружили, присматриваясь друг к другу. И обессилев, он лег на землю: пусть решает.
Решила. Дальше шли вместе, убираясь от людей и городов.
Он постепенно привыкал к холоду ее тела, находя в искаженных формах особую прелесть, и даже мурлыкал, вылизывая острые шипы на хребте.
Она приспосабливалась к его слабости и постоянному, дразнящему запаху крови, которой сочились многочисленные раны. И когда он, восстанавливая силы, засыпал, сидела рядом. Пыталась мурлыкать, но встроенные клапаны издавали лишь сипение.
И оба одинаково любили эту пещеру.
Туран медленно поднял руки.
— Резких движений не делайте. Нападут.
Из оружия под рукой нож да у Бельта меч. Негусто даже на сцерха, не говоря уже о големе.
— Я их отвлеку. Они меня знают. Оба. Вы уходите по дальней стене.
Факел аккуратно лег под ноги, зашипел под подошвой.
— Привет, зверь. Я тебя обманул. Помнишь?
Страха не было, только разочарование: так и не вернется в Байшарру. Ну и к демонам, все равно там его никто не ждет.
— И тебя, Желтоглазая, обманул. Успокаивал. Говорил, что все будет хорошо, а оно вышло хреново. Заперли в железе…
Медлили. И те, кто спереди, и те, кто сзади.
— И Красную я убил. И остальных тоже. Чужими руками, но я. Выходит, что предал, да? А тебя, зубастый, уж и подавно. Ты — не я, ты умеешь любить. Даже Ырхыза. А я заставил убивать. Тоже в лекаря-спасителя играл.
Легонько щелкнув по полу хвостом, ящер принялся заходить сбоку.
И хорошо. По противоположной стороне остальные и прорвутся… Но медлят-то чего? Ждут, пока зверь начнет рвать человека, забыв о других жертвах?