Накафельные рисунки

Ермак Александр Николаевич

В общем ушел Серега без шума. Плюнул только в угол прихожей и осмотрел Галку так снизу вверх:

— Пока, красавица портовая…

Во дворе он присел на лавку. Но засиживаться там было опасно. В любой момент мог доцепиться этот, как на грех живущий в галкином доме, участковый:

— Что, выставила-таки? Небось сильно разодрались? Надо сходить проведать бабенку. Может ты там убил ее до смерти? С тебя станется…

И пойдет сволочь к ней. А у нее на морде…

А если про Галку и не спросит, то просто на

нервы начнет капать:

— Сидишь, тунеядец. Какой месяц на шее у трудового народа сидишь. Вся страна работает. Хлеб сеет, польта шьет, скамейки вот такие строгает. И что? Чтоб такие вот, как ты бездельники, сидели на них? Так получается? Не справедливо что-то в наших законах. Я б для таких, как ты, специальный закон написал. Чтоб по совести и по всей строгости…

Встал Серега со скамейки. Навернул пару кругов по двору.

К Валерке бы зайти. Но, как специально, завязал тот на днях с выпивкой. И теперь охраняет его мать от дружков. Пойди докажи ей, что ты без бутылки зашел, так о мирном сосуществовании поболтать. Такой хай подымет.

Можно и к Сане дернуться. Жена его в больнице. То ли рожает, то ли наоборот. Но ведь дрыхнет, точно, Саня после ночной смены, звонком не добудишься. А начнешь к нему ломиться, опять же соседи…

Пробежался Серега взглядом по окнам. Попытался еще кого подходящего припомнить. Но увидел лишь мелькнувшую на лестнице милицейскую фуражку:

— Участковый-собака спускается…

Ломанулся Серега со двора. Перебежал улицу, еще одну, нырнул в парк, свернул на боковую аллею.

Аллея была пуста. Народ весь забился под крыши своих контор, заводов, институтов. Одному Сереге приткнуться некуда.

Конечно, можно было к матери на другой конец города махануть. Пожрать. Заночевать. Денег выпросить сколько даст. Но там ведь у нее отчим проживает. Здоровенный.

Серега вздохнул и почесал вспомнившую последнее свидание с отчимом скулу:

— Пидарас…

Не успел Серега сплюнуть, как из-за поворота навстречу ему вынырнул мужичок в костюме и в галстуке. В одной руке его были цветы, в другой — коробка с тортом.

Мужичок торопливо семенил, чему-то улыбался и в упор не замечал расходящегося с ним Серегу.

— Пидарас, — повторил Серега.

И врезал мужичку в скулу.

ЖОРИК И БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА

Жорик был хиловат, и пацаны во дворе его частенько поколачивали. А когда им было лень дать ему пинка или подзатыльника, то просто плевались, метя в голову:

— Сопля. Чмо вонючее…

И некому было вступиться за Жорика. Не имел он ни брата, ни даже и сестры. Был единственным ребенком родителей, которые в дела его дворовые не встревали. Что они могли сделать: мать — больная женщина, только и вздыхающая день и ночь на своей кровати; отец — тихий пьяница, прошмыгивающий через двор утром на работу, вечером —

с работы.

Не на кого было рассчитывать Жорику. И он смиренно сносил издевательства и побои. И не оставлял надежды как-нибудь извернуться, до чего-нибудь допереть своей головенкой. Часами глядел из окна на курящих во дворе пацанов и думал, думал, думал. И придумал, наконец. В один из дней, выждав, когда самый уважаемый пацан — Серега Баранов останется у скамейки один, Жорик рванул к нему:

— Сережа…

Тот даже не понял, что это обращаются к нему. Все и всегда его звали исключительно Бараном.

— Сережа, — повторил Жорик.

— Че? — выкатил глаза Баран.

— Сережа, — третий раз повторил Жорик и, глядя на парализованного Барана, изложил, — Давай я буду твоим помощником…

— Че-че?

— Ну, буду делать все, что захочешь…

Баран сплюнул в его сторону:

— Ты и так будешь делать все, что захочу…

Жорик помотал головой:

— Это когда ты меня поймаешь, то можешь заставить. А так я всегда буду рядом с тобой и все буду делать по своей собственной воле…

— По своей собственной? — повторил Баран.

— По своей собственной, — подтвердил Жорик.

Баран, прикинув, заподозрил:

— Ну и зачем тебе это?

Жорик с готовностью раскрыл карты:

— Сережа, ты у нас здесь самый сильный. Тебя уважают. И тебе ничего не стоит за меня заступиться…

Баран помолчал, ковыряясь в носу. Потом взял палку и бросил ее в кусты:

— Притащи…

Жорик послушно полез за палкой. Поднес ее на двух руках:

— Пожалуйста, Сережа.

Баран довольно усмехнулся. Особенно по вкусу пришлось ему слово «пожалуйста». И он даже подумал, как это раньше не догадался заставлять таких вот «жориков» произносить его. Сунул в зубы сигарету.

Жорик тут же вытащил из своего кармана спички, зажег одну и поднес:

— Пожалуйста, Сережа…

У того чуть сигарета изо рта не выпала, так он расплылся в улыбке.

Баран прикурил и, пустив пару колец, похлопал Жорика по плечу:

— Соображаешь…

Жорик, глянув на никогда нечищеные ботинки Барана, вытащил из кармана носовой платок. Плюнул на него и, насколько это было возможно, надраил барановскую пару.

Хозяин ботинок почесал репу:

— Чума…

Больше он Жорику ничего не успел сказать. К ним подвалили два знакомых пацана. Первый по привычке крикнул Жорику:

— О, чмо вонючее прикатило…

Второй также привычно занес руку, чтобы ударить. Жорик, ожидая тумака, сгорбился. Однако, напрасно. Баран, цыкнув слюной в сторону, строго указал:

— Не тронь его. И не обзывать больше…

Пацаны переглянулись:

— Ты че, Баран?

— Через плечо, — посмотрел тот на свои ботинки, — че слышали. Жорик — мой помощник. Кто его пальцем тронет или словом, урою…