Накафельные рисунки

Ермак Александр Николаевич

— Так вот: этот весьма простой, на первый взгляд, процесс на самом деле не так-то прост. Мы умираем отнюдь не только для того, чтобы накормить червей, которых съедят птицы, которых съедят наши дети. Нет, мы умираем, лишь полностью выполнив определенную природой норму действий.

— Норму действий? — все еще не понимал Карл Генрихович.

— Да, — Игорек достал из кармана журнал и потряс им, — ученые доказали, что природа по сути — это один большой механизм, который состоит из различных устройств, приспособлений и деталей. А также из управляющего персонала, которым

является человек…

Карл Генрихович качнул головой:

— А всевышний?

Игорек усмехнулся:

— На кой черт всевышнему следить за каждым человеком. Потом какие-то грехи там взвешивать. У природы все мудрее: задала программу — работай. А как выполнил человек свое предназначение — в утиль. Давай замену…

— Стойте-стойте. Как это в утиль? — обеспокоился Карл Генрихович.

— А так, — Игорек, достав из шкафчика флакон с одеколоном, пшикнул на лицо, — сколько дел человек для природы должен сделать, столько и сделает. Один за всю жизнь две картины нарисует и — привет. Другой десять домов построит и — аминь. Как только нужную природе норму выполнит, так и — в гроб.

Карл Генрихович несогласно покачал головой:

— Это уж вы хватили…

Игорек помассировал обе щеки:

— Точно-точно. Даже вот если вас, например, взять? Ведь вам уже сколько лет как надо быть на пенсии. А вы не уходите, хотя никто вас не заставляет вроде работать. Но определила природа Карлу Генриховичу норму, скажем, в шестьдесят тысяч отремонтированных зубов, и будет он как миленький работать, пока эти шестьдесят тысяч не сделает.

— А потом?

Игорек сунул журнал в карман:

— А потом, потом — в гроб.

— Да ну вас, — рассердился Карл Генрихович и вышел из комнаты.

Обычно он здоровался с поджидающими у дверей его кабинета пациентами, а тут только сухо кивнул. И от этой свой сухости расстроился еще больше. И подумал, что опять ему гадкий Игорек день испортил.

Копаясь в чужом рту, Карл Генрихович старался думать о проблемах пациента, но его умелые руки все делали сами по себе. А из головы все никак не шла та чушь, что наговорил ему Игорек. Карл Генрихович поймал себя на том, что вспоминает, кто и сколько в его роду прожил. Выходило, как и говорил Игорек, все жили по делам. Те, что действовали помедлительнее, определенно ходили по земле дольше.

И дед, и отец его были стоматологами. Дед делал все быстро, бегом. Раз-раз — отучился, раз-два — женился, детей воспитал, гору пациентов перелечил и помер. В шестьдесят.

А отец ко всему подходил не спеша, основательно. Например, с одним зубом мог и полдня провозиться. Он никогда и никуда не торопился. И помер под девяносто.

Себя Карл Генрихович считал где-то посрединке. Не быстрым и не медленным. Прикинул:

— Значит, не раньше семидесяти пяти…

Такой вывод его успокоил, и он уже с обычным увлечением напал на кариес:

— Сейчас мы от тебя — пакостника избавимся…

До обеда Карл Генрихович проработал с полным душевным спокойствием. Но на перерыв в коридор вышел чуть-чуть позже обычного. На всякий случай. Чтобы не встретиться с Игорьком. Чтобы

тот не успел сказать еще что-либо недоброе.

Однако, хватило увидеть одну только спину Игорька, чтобы вновь задуматься об утреннем разговоре. Весь обеденный перерыв Карл Генрихович считал.

Если лечить в среднем по десять зубов в день, то умножив их на двести рабочих дней в году, получается две тысячи ежегодных. И те шестьдесят тысяч о которых обмолвился Игорек, выходят аккурат за тридцать лет работы.

Карл Генрихович так и хлопнул себя ладонью по коленке. Он-то уже проработал гораздо больше. И, значит, неверна теория Игорька, черт бы ее вместе с ним разодрал.

С обеда Карл Генрихович вернулся в приподнятом настроении. Сражаясь с зубным налетом, бормотал под нос:

— Шестьдесят тысяч…, шестьдесят тысяч… У меня уже все семьдесят, если не больше…

Работа шла, как по маслу. Довольные пациенты подолгу благодарили его:

— Долгих лет вам, Карл Генрихович…

Он стеснительно раскланивался:

— Спасибо, спасибо. И вам того же…

Когда до конца смены оставалось полчаса, и Карл Генрихович подумал, что это последний зуб на сегодня,… последний зуб… Рука его дрогнула. На лбу выступила испарина. Карл Генрихович внезапно понял, что в обед он неправильно посчитал. Забыл, упустил, что как-то раз целых полгода лежал в больнице, и стало быть, никого не лечил все это время. А еще ездил на стажировки, на курсы повышения квалификации. На недельные и двухнедельные. А ежегодные месячные отпуска? Могло вполне оказаться, что он и не выработал еще эти шестьдесят тысяч. Вдруг только-только подбирается к ним. И вполне вероятно, что вот этот вот последний на сегодня зуб и есть шестьдесяттысячный?

«Тьфу, бестия, шарлатан…, — мысленно сплюнул Карл Генрихович в плевательницу Игорька. — Не дает людям спокойно работать».

Карл Генрихович вновь сосредоточился на зубе. Рука вроде бы больше не дрожала. Но вот пот так и лил со лба. Работа шла все медленнее и медленнее. Сестра начала посматривать на него. Время их смены закончилось.

Наконец, он отложил инструменты в сторону и хрипло пожелал пациенту:

— Будьте здоровы…

Только тот вышел за дверь, как Карла Генриховича качнуло в сторону. Он едва успел присесть в кресло. Но и в нем не удержался. Начал тихо сползать на пол.

— Карл Генриховичу плохо! — закричала бросившаяся к нему сестра.

Захлопали двери. На шум сбежались другие зубные врачи. Игорек, глянув на бледного и неподвижного Карла Генриховича, потянулся к телефону вызывать «скорую помощь».

КОБЫЛА СОНЬКА

— Ну, ты просто королева сегодня, — сказал Олег, глянув на Соньку.

Та расплылась в улыбке:

— Да, ну…

— Точно-точно, — подтвердила Катя, — Классное платье…

Конечно, она не раз уже видела его раньше. Сама помогала Соньке выбрать фасон, найти недорогую, но надежную портниху. Но это было неважно. Соньку так редко хвалили, что одно и то же можно было повторять до бесконечности, ей бы это не надоело.