Накануне войны
Шрифт:
Знаменательные сообщения приходили из Болгарии. В одном из них рассказывалось, как на государственном совете царь Борис с отчаянием и страхом кричал: «Боже мой, боже мой! Что же нам делать? С Запада Гитлер, с Востока Сталин! Куда же нам податься? Пожалуй, лучше все же к Гитлеру, чем к большевикам».
И вскоре наша разведка зафиксировала прибытие в Болгарию немецких «инструкторов» и «туристов».
Запомнилось интересное письмо из–за рубежа. Оно определило наши отношения с Голиковым — он передал мне его на очередном докладе и приказал доложить свое мнение.
Я внимательно изучил письмо. Оно было написано мелким убористым почерком на 6–8 листах ученической тетради.
С
Гитлер распорядился перебросить войска из Франции к границам СССР. Советовал Советскому правительству готовить свои вооруженные силы к большей войне, чтобы не получилось так, как во Франции. Писал, что промедление тут смертельно опасно не только для Советского Союза, но и для всех порабощенных народов Европы. Предупреждал, что фашистская чума грозит всем народам мира и что им не на кого больше надеяться, как на СССР. Подпись — «Ваш друг».
На следующий день Голиков спросил меня, что я думаю о письме и о человеке, пославшем его. Я ответил, что полностью разделяю его мнение, что все его соображения подтверждаются нашими данными, и посоветовал отправить письмо правительству в «спецсообщении».
Голиков посмотрел на меня с явным недовольством.
— Да вы что? Вы понимаете, что говорите? Ведь он же хочет столкнуть нас лбами с Германией! Скорей всего немцы будут наносить удар по Адалии, форсировать Ламанш. Если поступить так, как советует этот «друг», мы своими военными приготовлениями можем спровоцировать немцев против нас. ^Гак думает и «хозяин».
Поняв, что письмо уже побывало у Сталина и-Голиков выражает его точку зрения, я ничего не сказал. Меня все больше мучил душевный разлад. Фактические данные противоречили умонастроениям моего непосредственного начальства и правительства. Я был на стороне фактов, но пока не мог найти формы защиты своей позиции.
Закончив «мобзаписку» по Германии, понес ее Голикову. В «записке» мы определяли масштабы развертывания немецкой армии в двух вариантах: для молниеносной войны (блицкрига) и для длительной. Для молниеносной войны мы определяли количество дивизий около 220, для длительной — 230. И приложили карту–схему, на которой были показаны существующие группировки немецких войск на наших границах и возможные варианты направления их действий.
Меня удивляет заявление Жукова, что «внезапный переход в наступление в таких масштабах, притом сразу всеми имеющимися и заранее развернутыми силами, т. е. характер самого Удара во всем объеме нами не был предусмотрен» («Воспоминания и размышления».) А ведь в «Мобилизационных записках по Германии» Разведупра только об этом и толковалось. Что Германия может применить молниеносную войну, суть которой в том, чтобы сокрушить противника одним первым ударом, для чего и применяются все силы. И мы указали, что для этого немцы могут ввести 220 дивизий. Как же начальник Генерального штаба об этом не знал?! Это могло быть только в том случае, если Голиков нашу записку в Генштаб не послал. Тогда какова же роль Голикова?! И Жуков прав, называя его «дезинформатором»!
После этого небольшого отступления возвращаюсь к своему повествованию. Начальник Разведупра
Отложив «записку» и схему, Голиков сказал:
— Ваши соображения верны, но это только предположения! Реально этих группировок нет.
— Как нет, товарищ генерал?! — воскликнул я. — Эти группировки не мой вымысел, они вполне реальны. Каждая дивизия нами точно установлена — не только ее дислокация, состав, организация, но даже командир. Как можно сомневаться в таких точных сведениях?!
Генерал положил мою «мобзаписку» в сейф и сухо сказал:
— Можете идти, вы свободны.
Много позже, уже после войны, мне стало известно, что эта «мобзаписка» пролежала у него без движения до самого начала войны, хотя другие «мобзапис- ки» быстро утверждались и немедленно отсылались в Генштаб.
После этого между мною, вернее, между информотделом и генералом Голиковым установились весьма странные отношения. На каждом докладе генерал «срезал» у меня по нескольку дивизий, снимая их с учета, как пешки с шахматной доски. Никакие возражения на него не действовали. Мне было неприятно ходить к нему на доклад, и я посылал вместо себя начальника немецкого отделения полковника Гусева. Они старые сослуживцы, и я полагал, что Гусеву удастся убедить Голикова в реальности немецких дивизий, в реальности непрерывно нарастающей угрозы. Расхождений в оценке положения у меня с Гусевым не было.
Однако и Гусеву не повезло. У него Голиков «срезал» еще больше дивизий, чем у меня. Я не выдержал, пошел к Голикову и заявил:
— Товарищ генерал, я не согласен с вашей практикой «срезать» количество дивизий, которые мы указываем. Уже подошло время очередной сводки по Германии, а я не могу ее выпустить с искаженными данными.
Голиков молча извлек из сейфа лист александрийской бумаги, развернул на столе и сказал:
— Вот! действительное положение на наших границах. Здесь показано гораздо меньше дивизий, чем у вас.
Я посмотрел на схему. На ней синим карандашом были показаны немецкие дивизии вдоль наших границ.
— Что это за документ? Откуда?
— Его дал нам югославский атташе полковник Путник. Эти же данные подтвердил и наш агент из немецкого посольства в Москве. Этим данным верит «хозяин», — пояснил Голиков. И уже тоном приказа сказал: — Так что не будем спорить, выпускайте сводку по этим данным.
Я ответил, что без проверки по этим данным выпускать сводку не могу, и попросил схему в отдел для анализа.
При изучении схемы Путника прежде всего бросалось в глаза, что количество дивизий значительно уменьшено, причем в их расположении вдоль нашей границы не было никакой идеи. Нумерация дивизий совпадала с теми данными, которые уже имелись в нашей старой сводке. Нам всем стало ясно, что это обыкновенная немецкая «деза». Стало ясно и другое: наши сводки попадают в немецкую разведку. Мы подозревали, что и наш агент из немецкого посольства тоже дезинформатор. Немецкое посольство в Москве широко и умело развернуло дезинформационную работу и ловко направляло свою «продукцию» в каналы нашей разведки и в правительство. Причем характерно, что дезинформационный материал попадал к нам не из наших источников, а «сверху». Наметились и каналы проникновения дезинформации. Сначала она попадала к «соседям», в агентурную сеть НКВД или в контрразведку. Потом, конечно, с помощью Берии дезинформация докладывалась Сталину. И уже от Сталина шла в Разведуправление Генштаба.