Накануне войны
Шрифт:
Спокойным, ровным голосом говорю:
— Товарищ генерал, это невозможно: сводка уже в войсках.
Голиков побагровел, задохнулся, долго не мог говорить. А потом снова взорвался:
— Ка–ак? Вы… вы отправили сводку без моего разрешения?
— Да, товарищ генерал, отправил. Я считаю это дело очень серьезным, всякое промедление в данном случае — преступление.
Генерал задыхался. Трудно, с хрипом выдавил:
— Да как вы смели? Да вы с ума сошли… я вас… — Дальше пошли такие ругательства, каких бумага уже не терпит.
Не вытерпел и я:
— Товарищ генерал, вы на меня
На раскаленного генерала будто водой плеснули. Мигом остыл. Сел за стол, удивленно посмотрел на меня и стал вдруг сверх меры корректен.
— Хорошо, товарищ подполковник, я устрою вам личный доклад начальнику Генерального штаба! — в голосе слышалась скрытая угроза: — Можете идти, вы свободны.
Пошел я в свой отдел и стал спешно готовиться к докладу. Написал его обстоятельно и убедительно. Кроме того, заготовил спецсообщение Сталину, Молотову, Маленкову, Ворошилову, Тимошенко и Берии, в котором изложил основную суть сводки и доклада с общим выводом о реально нависшей угрозе со стороны Германии, и приложил сводку № 8.
Через несколько дней после рассылки сводки я получил весьма показательный отклик на нее. Позвонил начальник Академии Генштаба генерал–лейтенант Мордвинов:
— Слушайте, товарищ подполковник, я получил вашу последнюю продукцию. Действительно ли положение так серьезно, как указано у вас?
— Да, товарищ генерал, еще серьезней, чем написано.
— Да как же так? Ко мне в Академию ездят разные докладчики и говорят совершенно другое.
В то время, как я уже писал, был заключен пакт о дружбе с Германией и договор. С Мордвиновым мы были в хороших отношениях, и потому я позволил себе шутливо ответить:
— Гоните их в шею ко всем чертям, товарищ генерал! Они все врут.
Мордвинов засмеялся:
— Шеи у них толстые, не прошибешь… Ну ладно, будем разбираться.
…Но мне было не до смеха: стало ясно, что «докладчики» обрабатывают генштабистов по указанию свыше.
Через несколько дней (примерно в конце декабря) часа в два ночи (был такой дикий обычай работать по ночам!) в моем кабинете раздался звонок телефона. Поднимаю трубку. Голос Голикова:
— Вас ожидает для доклада начальник Генерального штаба.
— Товарищ генерал, — возражаю я, — да как же так можно? Надо же было предупредить меня, чтобы я подготовил доклад.
— Ничего не знаю. Вас ожидает начальник Генштаба! — с подчеркнутой резкостью сказал Голиков и бросил трубку.
Я порадовался своей предусмотрительности. «Ну, — думаю, — подвел бы ты меня, товарищ генерал, если бы я не подготовил материал заранее». И бегом в Генеральной штаб. Был я, конечно, очень взволнован, ведь стоял вопрос не только о моей личной судьбе как разведчика, но и о судьбе Родины.
Вбегаю в кабинет запыхавшись. Вижу — у стола стоят начальник Генштаба генерал армии Мерецков и его заместитель генерал Василевский [2] .
2
А. М. Василевский в то время был зам. начальника оперативного управления. (Прим. ре д.).
— Что с тобой? Что у тебя? — берет и осматривает мою левую руку. На пальце кровь. Когда и где я рассадил его — не заметил.
— Ну–ка сюда, к аптечке! — говорит Василевский. Залил йодом палец, быстро и ловко забинтовал. — Ну вот, а теперь докладывай, что у тебя накипело…
На большом столе я разложил карту и весь свой материал. Докладываю. Меня внимательно слушают, не прерывают. Закончил доклад часа в три ночи.
Мерецков и Василевский «ползали» по моей карте, внимательно изучая группировки немецких войск. Прикидывали, в каком направлении могут быть введены главные силы фашистов. Мерецков спросил меня:
— Когда, по вашему мнению, можно ожидать перехода немцев в наступление?
— Немцы, — отвечаю, — боятся наших весенних дорог, распутицы. Как только подсохнут дороги, в конце мая — начале июня можно ждать удара.
— Да, пожалуй, вы правы.
Мерецков и Василевский начали накоротке обмениваться между собой мыслями, прикидывать необходимое время для развертывания армии и приведения страны в боевую готовность. Говорили они тихо, но я услышал, что Василевский называл срок: шесть месяцев.
— Да, времени у нас в обрез, — сказал Мерецков, — надо немедленно будить Тимошенко и докладывать Сталину.
— Товарищ генерал! — обрадованный удачным результатом воскликнул я. — Если вы думаете изложить ему этот доклад, то он у него будет через два часа. Я направил ему такой же доклад фельдъегерской связью. В шесть часов утра он его получит, а два часа погоды не сделают и ничего не изменят.
— Ах так! Вы уже направили ему доклад?
— Да, конечно. И не только ему. Доклад и сводки посланы Сталину, Ворошилову, Маленкову, Берии и другим.
— Значит, к утру все будут знать о положении дел на границе?
— Конечно.
— Очень хорошо! Спасибо! — Мерецков пожал мне руку. — Вы свободны, идите отдыхать.
Из Генштаба я не шел, а летел на крыльях. Утренний морозец охлаждал разгоряченное лицо. «Вот хорошо, — думал, — есть в Генштабе светлые головы. Сегодня утром Мерецков и Василевский доложат Тимошенко, а затем Сталину о положении дел на границе. Будет, конечно, созвано экстренное заседание Политбюро, и оно примет важные решения о скрытой мобилизации, о развертывании армии и перестройке промышленности. Опыт войны во Франции будет изучен, и будут приняты решительные меры для повышения боевой подготовки армии, оснащения ее большим количеством артиллерии, противотанковыми и противовоздушными средствами. Будут созданы танковые армии; схлестнувшись с немецкой; танковой армией, они должны разбить ее наголову». Мечтал я и о том, что учение Д; М. Карбышева о применении оперативных инженерно–саперных заграждений типа «саперная армия» против танковых масс найдет свое отражение в армии. «Теперь, — думал, — вы, господа Браухичи и Рундштедты, получите по зубам. Это вам не Франция!».