Накануне
Шрифт:
– Никак, - покачал головой рыжебородый.
– Сейчас - не ко времени было бы, и политически - даже во вред. Только в самом крайнем случае... А теперь позови, пожалуйста, офицеров. Я официально командование передам.
Мартьянов поморщился.
– А они слушаться будут?
– Это уж твое дело, чтоб слушались, - неожиданно сухо сказал комиссар и, вынув браунинг из кобуры, опустил его в карман тулупа рукояткой наружу, под самую руку.
Глава 65
Подземелье
Часовой у наглухо припертых железных ворот, в правом крыле дворца, видимо, опознав
– Ты что - со вчерашнего дня на службе?
– строго сказал, слезая, рыжебородый.
– Устава не знаешь! Вызови караульного начальника. Ты какого полка?
Солдат моргнул испуганно. Никак черт начальство нанес. Тулуп неказистый, он по тулупу определил - оттого и заговорил попросту, не по-служебному, - тем более сейчас свобода, а погоны, гляди, оказались полковничьи. И борода как у черта-дьявола - рыжая.
– Сводно-гвардейского, ваше высокородие. Десятой роты.
Он торопливо дал тревожный звонок. И тотчас почти с крыльца, из-под арки, поеживаясь от сразу охватившего февральского мокротного холодка, сбежал в новеньких лаковых сапогах, в щегольской легкой шинельке прапорщик.
Вышел за калитку, откозырнул с должной к штаб-офицеру почтительностью. Но при первых словах рыжебородого лицо дрогнуло и вытянулось.
– Пропустить? Виноват, господин полковник, абсолютно невозможно: командующий округом генерал Корнилов воспретил категорически, кроме как по личному его приказанию. И долг службы...
– Я имею задание государственной важности, - оборвал рыжебородый. Не здесь же на морозе мне объяснять вам, что и зачем... А насчет долга службы - простите, прапорщик, - не мне у вас, а вам у меня учиться.
Он толкнул калитку и шагнул через железный порог, мимо офицера. Семь ступеней крыльца, заледенелых. Часовой раскрыл перед полковником дверь. Комната казарменного типа, на лавках солдаты: наружный караул.
– Встать! Смирно!
Догнавший рыжебородого прапорщик пробормотал:
– Сюда, в эту дверь, господин полковник.
Вторая комната - дежурная офицерская, очевидно. Койка у стены, стол, два телефона, устав караульной службы на видном месте. Полковник достал из кармана сложенную бумажку, протянул прапорщику.
Мандат. На бланке Исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. 9 марта 1917 года.
"По получении сего... немедленно отправиться в Царское Село и принять всю гражданскую и военную власть для выполнения порученного вам особо важного государственного акта".
Подписи - председателя Исполнительного комитета Чхеидзе и секретаря. Но печать - странная какая-то, как будто бы самодельная, и номера исходящего нет... И нет визы не только генерала Корнилова, но хотя бы Временного правительства. Да и быть не может, если... "принять власть"... Это же значит: "власть Совета" против власти правительства. Арестовать?.. Револьвер - в кармане, рукояткой наружу... Вырвать? Не даст.
– Ознакомились?
–
– Потрудитесь провести меня во внутренний караул.
– Сейчас, - быстро, с готовностью ответил, радуясь блеснувшей удачной мысли, дежурный.
– Но я сам не могу отлучиться... Разрешите вызвать дворцового коменданта. Одна минута. По внутреннему телефону.
Комендант, ротмистр лейб-гвардии уланского ее величества полка, фон-Коцебу, появился, действительно, уже через несколько минут, неправдоподобно - для кавалериста - коротконогий и круглый, усатый, подфабренный, вихляющий задом под фалдочками кургузого вицмундира.
Прапорщик доложил, заикаясь и делая знаки глазами. Коцебу, похмыкивая носом, прочел документ, смерил рыжебородого злым и опасливым взглядом.
– Кто вы такой? Вы ж не полковник: никогда не поверю, чтобы штаб-офицер российской армии мог принимать приказания от... банды, присвоившей себе звание какого-то там... Совета. Во внутренний? Ничего подобного: в арестантское помещение. Караул!
За дверью звякнули винтовки подымающихся солдат. Дверь распахнулась. Штыки. Рыжебородый шагнул вперед навстречу.
– Именем Совета рабочих и солдатских депутатов: вы арестованы, ротмистр.
Ротмистр оглянулся притухшим, затаившимся взглядом на остановившихся у двери солдат. Казалось, они колеблются. Кого из двух?
Коцебу решил сам. Он пожевал губами и, дернув ожирелым плечом, процедил сквозь зубы:
– Насилие? Что ж... Тем тяжелее вы за это ответите. Идемте... если вы полагаете, что господа офицеры внутреннего караула захотят с вами трактовать.
С плеч на плечи: прапорщик перекрестился и усмехнулся вслед уходившим. С плеч на плечи. Вывернется, и Коцебу.
По крутой, но широкой лестнице вниз, темными переходами, потом подземным коридором, просторным, как улица, сводчатым, облицованным каменными, квадратными, рыже-серыми, тяжелыми плитами; мимо запертых железными ржавыми засовами или накрест забитых дверей, около которых кой-где, в полусумраке, серели застылые фигуры часовых. Две пары шпор взванивали вперебой под низкими тяжелыми сводами: рыжебородый и комендант шли не в ногу.
Наконец послышался гомон, гул голосов, - коридор вывел в широкую, огромной показавшуюся казарму, по-тюремному скупо освещенную слабыми лампочками, еле желтевшими под серыми каменными дугами потолка. Густою толпою - солдаты. Рыжебородый остановился.
– Какой полк?
Ближайший солдат ответил неохотно:
– Второй стрелковый.
Глаза рыжебородого рассмеялись. Он поднял руку.
– Товарищи!
На слово, на знак сразу всколыхнулась казарма. И сразу сгрудились вкруг рыжебородого тесные солдатские ряды.
– Боевой братский привет от революционных полков и рабочих Петрограда. Я прислан к вам - как полномочный комиссар Совета рабочих и солдатских депутатов - передать, что от вас, стрелки, зависит не допустить черной измены, затеянной царскими холопами. Революция в опасности. Слушать мою команду. В ружье!