Налейте бокалы, раздайте патроны!
Шрифт:
— Ну как, братцы, гостиница? — прапорщик прошелся по комнатам, оглядывая обстановку. — Жалобы имеются?
— Нумера ничего, жить можно, — словоохотливо ответил полтавчанин Батюк, весельчак и балагур. — При сегодняшней-то житухе каждая крыша в радость. А тут ведь — цивилизация. И уборная, и кран, и кровати — чего еще нашему брату солдату надо! Постеля опять же чистая. Красота!
— Дозвольте только спросить, ваше благородие, — поднял голову Макаров. — Как насчет харчей?
— Проголодались?
— Известное дело — почитай, весь день
— Ну, я разберусь с этим вопросом, — кивнул прапорщик. — Пока располагайтесь, да смотрите, чтоб не шлялись по гостинице.
— Как можно?
— Знаю я вас… — шутливо погрозил офицер. — Вам волю дай, так вы все местечко по кирпичику разберете.
— Как можно, ваше благородие? Мы люди спокойные, так только, если какой небольшой ураган устроим, не больше того, — сострил Батюк. — Разве ж от нас каких катастроф ожидать можно? Да ни в жисть!
Обойдя всех, прапорщик вернулся в свой номер, расположенный на втором этаже. Пройдясь по комнате, он быстро окинул взглядом помещение. Номер был как номер — ничего необычного. Окно, выходящее на площадь, кровать, несколько картин с пейзажами на стенах. На одной из них был изображен огромный готический замок. Высокие стены с зубцами, островерхие башни, а над всем этим древним великолепием висел круг зловещей луны. Второе «произведение искусства» было повеселее. На полотне был вид небольшого цветущего, ярко освещенного солнцем городка, весьма похожего на тот, в котором остановились кавалеристы.
Прапорщик, присев на диван, устало вытянул ноги. Закрыв глаза, офицер просидел так несколько минут, а затем с видимым сожалением приподнялся и позвонил в небольшой изящный колокольчик, висевший у двери. Через пару минут в коридоре послышались шаги и в дверь постучали.
— Слушаю вас, господин офицер, — лицо работника гостиницы выражало полную готовность исполнить пожелания гостя. — Чего изволите?
— Послушайте, любезный, — сказал прапорщик служащему, — будьте так добры, принесите горячей воды.
— Слушаюсь. Не прикажете ли еще чего-нибудь? Может быть, поужинать? У нас есть прекрасные колбаски. Рекомендую к столу…
— Нет, пока достаточно, — мотнул головой офицер, отказываясь.
— Не извольте беспокоиться. Через несколько минут вода будет.
Служитель удалился, оставив дверь приоткрытой. В ожидании служителя офицер подошел к столу, присел на стул и подпер рукой щеку. На улице почти стемнело, зажигались фонари, и десятки окон горели в вечернем полумраке. Там, внизу, на улице, стояла парочка. В круге, освещенном фонарем, были видны молодая дама в пышном платье и ее спутник, солидный господин в костюме и с тросточкой. Судя по его вихляющемуся телу, господин был изрядно навеселе. Он пьяно хихикал и пытался обнять дамочку. Однако та, хохоча, каждый раз выскальзывала из его рук.
Устало усмехнувшись, прапорщик потер виски. Вдруг позади послышался странный писк. Офицер резко обернулся и сделал к полуоткрытой двери несколько шагов. Из щели высунулась усатая
В коридоре затопали ноги, и на крик в номер вбежали двое — те самые из подъехавшей брички. Один — в костюме егеря, второй — протестантский пастор…
Взгляды встретились, и здесь прапорщик узнал в пасторе… барона Корфа! Да, это был он. Барон не погиб, а обезображенное тело, похороненное у кирхи, принадлежало другому человеку. Под видом священнослужителя этот оборотень шпионил в пользу немцев.
Барон Корф, в свою очередь, узнал в стоящем на стуле офицере в немецкой форме не кого иного, как старую знакомую Ольгу Сеченову.
О девице-кавалеристе Надежде Дуровой известно многим. Имя девушки, ставшей в Отечественную войну 1812 года воином-гусаром, стало нарицательным. Ее славные подвиги заставляли задумываться о благородстве, чувстве долга и верности Отчизне не одну тысячу молодых душ. О ней еще в девятнадцатом веке были написаны горы книг. Однако в последующие времена такие случаи больше не происходили. Женщины, конечно же, совершали героические поступки на полях сражений, в госпиталях, спасая десятки и сотни чужих жизней. Чем, к примеру, отличается подвиг солдата в битве от подвига хрупкой сестры милосердия, рискующей жизнью, чтобы вытащить из-под обстрела истекающего кровью солдата?
Но вот такого век двадцатый, похоже, еще не видывал…
Ольга Сеченова, а это была именно она, надо отдать ей должное, довольно быстро оправилась от потрясения, вызванного столь внезапным разоблачением. Кусая губы, она проклинала себя за такое идиотское, другого слова она и подобрать-то не могла, малодушие. Однако прекрасные серые глаза теперь с ненавистью смотрели на воскресшего барона.
Корф округлившимися глазами уставился на Ольгу и в первые несколько секунд был не в состоянии произнести ни слова. Все происходящее для него ни в какие рамки не укладывалось. Еще бы! Его бывший предмет страсти, отвергнувший его, барона, предложение, более того — из-за которого Корф чуть было не расстался с жизнью, оказался здесь в форме… офицера.
Замешательство с обеих сторон несколько мгновений напоминало театральную сценку. Широко раскрытые глаза и рты, гримасы, одна за другой сменявшие одна другую. Непонимание, удивление, изумление…
Длилось все это, однако, недолго. Оба быстро пришли в себя, прекрасно поняв, что изображать из себя не того, кто они есть на самом деле, не имеет смысла.
На лице лжепастора появилась характерная для него ироническая усмешка. Глаза, до этого изумленные, приобрели прежнее насмешливое выражение. Переглянувшись с егерем, Корф галантно протянул Сеченовой руку: