Нам нужна великая Россия

Андреев Николай Юрьевич

Через секунду он поморщился, отчего щетина (в эти дни не точно бриться - спать было некогда) встопорщилась, ну точь-в-точь как у откормленного хряка. Не зря его прозвали "толстяк Родзянко".

– Что-что? Сотрудничество?! Но вы сами, само правительство рукою Голицына подписало манифест о нашем роспуске! Какая же совместная деятельность, когда вы распустили Государственную Думу! Общий язык? Так знайте: отныне у нас не может быть общего языка.

Поморщившись снова, Родзянко повесил трубку на место. Воцарилось молчание. Он положил руки свои на один из множества листов, коими покрыта была вся столешница. Задумался. Да, что-то будет?.. Все прошедшие дни он сомневался, Бог свидетель, в сердце его боролись самые разные порывы!

С одной стороны, кто, как не он лично, явился на аудиенцию к царю и попросил реформ, предупредив о надвигающейся угрозе? Нет, ничего напрямую он не мог сказать, позвольте, это ведь император и сам должен был понимать! Но...Узость, узость мысли, столь свойственная самодержцу. Нужно было просто довериться горячему порыву Родзянко, полному только лишь патриотизма, - и никакого мятежа не случилось. С другой стороны, он был скован определёнными обязательствами, как, впрочем, и многие заседавшие в Таврическом. И, опять же, Алексеев...Договорённости...Надежды...Месяцы работы...Такие возможности! Трудные времена выносили на поверхность истории великих людей, и кто, как не председатель Государственной Думы шестой части суши, таковым является? Конечно же, это шанс, это великий шанс проявить себя, показать, чего именно он заслуживает. И тогда-то все эти узколобые, глупые люди прекратят называть его т... А, впрочем, чёрт с ними! Но что же делать?.. Голова лопалась от волнения.

Скосив глаза, отчего со стороны Родзянко ещё более стал походить на кабанчика, Михаил Владимирович присмотрелся к коробке сигар, подаренных на Рождество этим милейшим человеком, британским послом. Две сигары, табачный символ начавшегося восстания, лежали недокуренные. Руки сами собой - одним махом - смели бумаги в угол стола. Из внутреннего кармана пиджака он достал жестяную коробочку со спичками. И тут взгляд Родзянко остановился на пальцах. Те подрагивали, точь-в-точь как у старого тапёра, ушедшего на покой. И за фортепиано он давно не садился, и в синема не ходил (тошнило от одного их вида) - пальцы продолжали наигрывать привычные мелодии, этакие бравурно-сопливые.

А ещё - спички не слушались. Никак. Чирк. Ничего. Ещё раз. И вновь нет даже дыма. Родзянко напрягся. На лбу его выступила испарина. Перед глазами маячила толпа с винтовками, которая придёт их и разорвёт. Ведь кто знает, что будет?.. А может, стоит сказать Беляеву, что он передумал? Что это ворвался кто-нибудь из левых в кабинет и говорил от лица председателя? Ведь тут такая неразбериха, что всё возможно!

– Дайте-ка я, Михаил Владимирович, пособлю.

Это сказал сидевший здесь вот уже полчаса Гучков. Он смотрел на Родзянко из-под своих ажурных очков, маленьких, стёклышки которых были едва-едва шире хитрых глаз "не торгующего купца". Михаил Владимирович нет-нет, да ловил придирчивые взгляды Гучкова, отчего на спине председателя проступала испарина. Лидер октябристов - партии, переставшей существовать в реальности - смотрел на председателя официально распущенной Государственной Думы. Эти два человека стоили друг друга.

– Нужно воспользоваться моментом, - начал Гучков.

Он говорил уверенно, даже самоуверенно. Александр Иванович вовсе не выглядел ошеломлённым происходящими событиями. Нет, ему скорее подходило амплуа дирижёра на репетиции. Скрипки играют выше, чем надо, надо бы исправить...Да-да, и ещё... Но и спокойным Гучкова также нельзя было назвать. Он чувствовал себя в самой гуще событий, тех событий, которых давным-давно ожидал. И даже не просто ожидал...

– Я это понимаю, и думаю над этим...
– пыхнул сигарой Родзянко.

Он немного успокоился, втянув дым в своё безразмерное нутро. Да, а хорошо было бы на свою землицу приехать летом, отдохнуть, к соседу заглянуть. Позвать, что ли, Глинку? Такой замечательный собеседник!

– Мне нужно согласие на агитацию в войсках. Я проеду по казармам. Многих командиров я знаю лично. Все должны знать, что

единственный оплот власти на данный момент - это Государственная Дума, - с нажимом на последних двух словах произнёс Гучков.

Родзянко прекратил курить. Аромат Гаваны обернулся вонью "жёлтого" Петербурга, того Петербурга, который реальнее реальности. От этого момента веяло "достоевщиной": сравнение никак не выходило из мыслей председателя Думы.

– Хорошо. Но надо в последний раз призвать царя одуматься. Или если не царя, то здравомыслящих людей в его окружении.

– Это скорее походит на успокоение совести, Михаил Владимирович, - неодобрительно покачал головой Гучков.
– Но, в целом, мы можем подать это как необходимость восстановить деятельность Думы и дать спасительное министерство.

– Да-да, именно, - закивал Родзянко.

Спасительное, ответственное перед Думой министерство. А кто может быть лучшим председателем такого правительства, как не самый ответственный и достойный среди депутатов? Никто, кроме председателя Думы, не мог возглавить правительство, в этом Родзянко был совершенно уверен.

– Им придётся пойти на это, - грохнул по столешнице Родзянко, отчего та зашаталась.

– Именно...Ему придётся пойти...
– пробубнил себе под нос Гучков.
– Чего же мы медлим?

– Действительно.

Ручку председатель держал более уверенно, чем спички: на мятом клочке бумаги через минут шесть оказалось всего лишь три пятна. Ну, три с половиной: та маленькая клякса не считается. А уж какой блестящий слог! Сколько уверенности и чувства собственного достоинства в этих словах! "гражданская война началась и разгорается...Должно, пока не поздно, призвать новую власть, ту власть, которой поверит и за которой пойдёт страна. Только одно учреждение владеет в настоящее время необходимым авторитетом и облечено доверием народа - Государственная дума"...

Родзянко, довольный собой, с удивительной для такого грузного человека быстротой поднялся из-за стола и направился отправлять телеграмму.

Гучков же остался один в кабинете. Да, сколько же прошло времени с тех пор, как он сидел с другой стороны этого стола?.. Пять...Нет, уже пять с половиной лет...Жаль, конечно, что правительство не сочло нужным прислушаться к мнению единственной его опоры. Гучков успел доказать, чего стоят министры без него. Требовалось добавить ещё несколько штришков в эту картину. Рука потянулась к трубке.

– Барышня? Соедините, пожалуйста, с номером...

Набор цифр огненными буквами всплыл в памяти. Только бы он оказался на месте...

Наконец, на том конце провода раздался ответ:

– Занкевич у аппарата! Слушаю! Быстрее! У меня...

– Здравствуйте, Михаил Ипполитович, это Гучков!
– Александр Иванович улыбнулся. Всё шло, как он и планировал.

– О, здравствуйте! Вы откуда звоните? Из дома? Знаете, что творится с частями военными?.. Это же...

– Да, полнейшая анархия! Михаил Ипполитович, помните о наших разговорах? Вот-вот анархия будет скручена по рукам и ногам, через несколько часов, максимум, через день, у нас будет ответственное правительство. Только нужны определённые действия...Шаги...Мы должны их определить вместе. Вы же понимаете. Надеюсь, что никаких препятствий к тому нет. Давайте встретимся и обговорим всё!

– Да-да, конечно! Мне и самому хотелось бы поговорить с Вами. В городе творится что-то невообразимое.

– О, Вы преувеличиваете. Все давным-давно ждали этого момента, Вы же сами понимаете. Давайте в пять? Или около того? Где Вы будете?

– Скорее всего, в управлении!

– Только прошу Вас, Михаил Ипполитович, не усугубляйте ситуацию! Помните, о чём мы говорили!

– Конечно! Сил ведь для этого нет совершенно...
– будто бы извиняющимся тоном произнёс Занкевич.

– Вот и замечательно, - Гучков улыбнулся ещё шире.
– Вот и замечательно...До встречи! Я прибуду на моторе!