Наощупь
Шрифт:
— Ты что… Ты как…
— Хватит! Хватит этой истерики! У него великолепные шансы! Великолепные! Слышите?! — Я все же выпустила из руки нож. С громким лязгом он ударился о стеклянную поверхность стола и отскочил в сторону. — Давайте уже пить этот проклятый чай!
Выпалив это все на одном дыхании, я без сил упала на стул. Сердце колотилось, как сумасшедшее, еще немного — выпрыгнет из груди. Тело горит, будто его поджаривают. И если Степан — мой рай, то все эти люди — чистилище. О, как он был прав, когда говорил, что ада, как такового, нет! Что ад и есть наше земное пребывание! Мы замкнуты в аду своим телом,
А мне ведь почти удалось…
— Ладно-ладно… И правда… Ты извини, Тань, мы просто ночи не спим…
Киваю головой, отсекая дальнейшие объяснения. Иначе Алла зайдет на второй круг, а это никому не надо. Некоторое время молчим. Только ложки изредка позвякивают о края чашек. Никем нетронутый рулет так и стоит в центре стола.
— Так вы уже определились с клиникой?
— Нет, пока еще выбираем между двумя.
— Не тяните, Саша! Ты же знаешь, как это… — заводит шарманку Тоня, но Алла толкает ее в бок, и она замолкает.
— Да не тянем мы, Тонь! Но ты же понимаешь, пока визы… Пока то, се… Хорошо, что Данька помогает. Не знаю, что бы мы делали без него.
— Так и должно быть! Вы тоже в него сколько всего вложили! Вон сколько мотались с ним по тренировкам да по спортивным лагерям, чтобы из него что-то толковое вышло!
Вскидываю взгляд. Это никогда не прекратится. Никогда. Они неисправимы. Заставляю себя не реагировать. Просто не реагировать на них. Глотаю готовые сорваться с губ слова о том, что Сашка-то, как раз, к воспитанию сына имел весьма посредственное отношение. Потому что это я! Я моталась с ним и по тренировкам, и по лагерям! Неслась с одной работы на другую, а в перерыве умудрялась забрать его из школы. Потом вдвоем с Данькой мы ехали на метро, чтобы, проехав еще несколько остановок маршруткой, добраться-таки, до стадиона, где я подрабатывала в кафетерии в те несколько часов, что он занимался… Данька-то и машину мне подарил в благодарность за эти наши бесконечные вояжи. Которой Голубкин меня сегодня в очередной раз попрекнул.
Так… Стоп. Стоп… Встряхиваю головой и под каким-то предлогом торопливо выхожу из-за стола. Чувствую, как в воронку всколыхнувшейся в душе злости уходит моя энергия. Эта прожорливая тварь иссушивает до дна мои силы. Возвращает в те времена, когда я была слабой и безвольной…
— Ты куда собралась?
— Извините. Я совсем забыла, что у меня встреча…
Под пристальными взглядами родни в коридор за мной выходит Демид. Сую ноги в простые летние сандалии без каблука, но те изо всех сил сопротивляются, цепляясь за влажную кожу кожаными ремешками.
— Мам… что происходит?
Толкаю ногу еще сильнее, смахивая злые слезы.
— Я же сказала… Мне нужно отъехать по работе.
— Мне кажется, ты сейчас немного…
— Не в себе? Ты повторяешься, Дёма!
— А ты делаешь глупости! Там больной отец, а ты? Вот куда ты надумала? К этому…
— Не смей! Не смей, слышишь?! — Я отбрасываю свои чертовы сандалии и, резко выпрямившись, хватаю Демида за футболку. — Ты ни черта не знаешь. Ни черта…
Он потрясенно смотрит на меня. Я медленно расцепляю пальцы. Моя грудная клетка яростно вздымается… Делаю шаг назад. Медленно опускаюсь на корточки, нашариваю в обувном шкафу древние растоптанные сабо и так же медленно выпрямляюсь.
— Ты ни черта не знаешь…
Мне кажется, если я прямо сейчас не уберусь отсюда, то просто развалюсь на части. Рассыплюсь на атомы… И меня засосет черная воронка внутри.
Он не знает… Никто не знает. И не поймет… Да я и не жду этого. Никто не узнает, чем я пожертвовала. От чего отказалась… Я жила только мыслью, что это не навсегда. Я надеялась, что когда Сашка поправится, я, наконец, освобожусь. И тогда… Я сделаю все. Господи! Я сделаю все, чтобы Степа меня простил. Потому что я… я бы простила ему все, что угодно.
Только остановив машину, я поняла, куда приехала. Набережная. Река… Опускался закат, от воды тянуло холодом. А когда мы здесь были со Степой, стояла невыносимая жара. Мы были вместе чуть больше двух месяцев. Так мало… и так много. Целую жизнь… Как жаль, как безумно жаль, что такую короткую…
Я подошла к перилам, у которых мы стояли. Коснулась их, как святыни, провела пальцами. Опустилась вниз по ступеням к воде и плюхнулась на холодный бетон. Степан бы не одобрил моего состояния. И чтобы ему не было за меня стыдно, я приказала себе собраться. Самым худшим из того, что случилось, была даже не моя боль.
Его… Его боль, которую я чувствую, как свою. Вот что страшно.
Мне нужно что-то решать. Как-то брать себя в руки. Но все, что я могу — это цепляться за обрывки прошлого и бежать… бежать от настоящего, которое меня убивает. Я не понимаю, чем смогу помочь Голубкину, если не справлюсь с собой. А тогда моя жертва будет и вовсе бессмысленной.
Чувствую, как холод проникает под платье. Степану это бы не понравилось тоже. То, что я мерзну, то, что сижу на сыром… Он уже не рядом, но я все равно сверяю с ним каждый свой шаг. Не хочу его расстраивать или волновать. Как будто это не я воткнула кол в его сердце.
Встаю со ступеньки, отряхиваю руки и, бросив последний взгляд на реку, возвращаюсь в машину. Открываю дверь, сажусь на пассажирское сидение, там, где всегда сидел Степан, и обнимаю себя руками. Чуть сдвигаю голову, вдыхаю его аромат, которым пропиталась кожа обивки. В беззвучном крике открываю рот. Веду им по мягкой коже… Я не могу! Не могу…
Глава 27
Жизнь продолжается. Занятые своими делами перед глазами снуют люди. В зале ожидания слишком многолюдно и шумно. Голубкин сидит рядом со мной на не слишком удобном, обитом дерматином стуле и противно стучит пальцами по подлокотникам.
— Перестань, Саш. И так нервы ни к черту.
Он косится на меня, но свои движения прекращает.
— Мы точно ничего не забыли? — спрашивает в который раз, как будто если это случилось, нас бы кто-то выпустит из терминала.
— Ничего, — повторяю снова, молча встаю и отхожу к огромным, от пола до потолка, окнам, за которыми как на ладони — самолеты. Одни недвижимые, другие — готовящиеся взлететь. Чуть левее полным ходом идет посадка. Взгляд цепляется за бритую под ноль макушку мужчины, мелькнувшую вдалеке, и тут же скрывшуюся в салоне самолета. Я чувствую… Это Степа. Нет, я знаю, что это он! Срываюсь и бегу. Сама не знаю, куда. К нему… К нему, господи боже.