Наощупь
Шрифт:
— Рак простаты. Насмешка, правда?
Я молчу. Я не знаю, что ему отвечать… Я могу поделиться той истиной, что мне открылась совсем недавно, и объяснить, что болезни предстательной железы напрямую связаны с отсутствием внутреннего права на получение удовольствия, которое каждый раз толкало его в объятья все новых и новых женщин… Но я не уверена, что это то, что действительно нужно Сашке.
— Я не знаю, что сказать…
— Да что тут скажешь? — Голубкин растерянно пожимает плечами и снова опускает
— А что врачи говорят?
— Говорят, что повезло — выявили на ранней стадии.
— Так это чудесно, Саша!
— Да, наверное…
Не находя слов, мы вновь замолчали. Становилось все холоднее, я зябко растерла плечи, но теплее не стало. Этот нечеловеческий холод шел откуда-то изнутри и вряд ли был связан с погодой.
— Ты простишь меня? — наконец выдавил Голубкин.
— Что?
— Мне кажется, если ты меня простишь, у меня будет шанс.
— Послушай, — я взволнованно облизываю губы и еще крепче обхватываю себя, — я ведь давным-давно тебя простила. Неужели ты так и не понял?
— Тогда я могу вернуться? — он, наконец, отводит взгляд от земли и сосредотачивается на мне. — Ты примешь меня назад? Поможешь мне это все пережить? Поможешь?
Мои зубы выбивали дробь. Мне было так холодно, что казалось, еще немного, и моя задубевшая кожа лопнет, вывалив на асфальт замерзшие внутренности.
«Пожалуйста, боже, пожалуйста… Не делай этого с нами…» — скулила моя душа.
— Я больше не люблю тебя, Саша.
— Неправда. Так не бывает, Тань… Я знаю, что многое делал неправильно, но… Пожалуйста… Ты так мне сейчас нужна!
Я запрокинула голову к небу, не сумев удержать рвущиеся из груди рыдания. Почему? Почему сейчас, господи? Мне хотелось кричать. Выть. Проклинать судьбу, которая была ко мне так жестока…
— Я могу тебя поддерживать. Посещать врачей… Но я не могу быть с тобою, как раньше.
Ничего не ответив, Сашка встал со скамейки и поддел носком ботинка валяющийся на асфальте камень. Похудевший, осунувшийся…
— Мне так страшно, — прошептал он.
Я прикрыла глаза. Лед сковал мое тело.
— Пойдем домой, — наконец выдавила я, едва шевелясь от усталости, — утро вечера мудренее.
На лице Сашки мелькает бледная тень улыбки. Я же не могу дождаться, когда избавлюсь от его общества. Когда, закрывшись ото всех, я притворюсь, что абсолютно ничего не изменилось…
Дёма удивляется приходу отца, но ничего не спрашивает, видя, что я стелю Сашке на диване. На телефоне несколько пропущенных от Степана. Конечно, он почувствовал, что со мною что-то не так. Мое израненное сердце истекает кровью. Я ложусь в кровать и как ребенок, прячущийся от кошмара, накрываюсь одеялом с головой.
— Привет…
— Привет…
— Все хорошо?
Первая соленая капля срывается с ресниц. Его низкий
— Нет.
Слова даются с трудом. Спазм перехватывает горло. Слезы душат.
— Хочешь, я прямо сейчас приеду?
— Нет… — я все же всхлипываю.
— Тогда, может быть, ты хочешь об этом поговорить?
— Я не знаю… Я не уверена, что в состоянии вести разговоры…
— Ты вернешься к нему?
— Нет! — С моих губ срывается отчаянный протест, который я тут же глушу, потому что не могу ему врать. Не могу… — Я не знаю, Стёпочка. Я запуталась…
— Это его борьба. Не твоя.
— Я знаю, любимый… Я знаю.
— Но? Есть ведь какое-то «но»?
— Да… К сожалению, есть. Он не справится сам. Он не справится… — Мой голос сходит на нет. Я озвучиваю свой самый главный страх. Я озвучиваю свой приговор.
— Ты ведь уже все решила…
Своими словами Степан выбивает мой кислород. Он всегда знал меня лучше, чем даже я сама себя знала. Вот и сейчас он облачает в слова то, что я физически не могу… Не могу…
— Я люблю тебя, — шепчу абсолютно не в тему, — я люблю тебя так, как только можно любить…
Я хочу, чтобы он понял меня. Я уверена, что он сумеет меня понять. И простить…
— Я тоже очень сильно тебя люблю.
— Хорошо, — шмыгаю носом, отгоняю от себя прочь все сомненья. Сегодня ночью Степан еще мой…
— Ты… придешь на завтрашнее выступление?
Господи… Я ведь даже забыла! Серия мастер-классов подошла к концу, и завтра у нас назначен небольшой отчетный концерт. Мы танцуем со Степаном румбу… Боль как бешеный пёс вцепляется в мое горло. Мне нечем… нечем дышать.
— Обязательно. Я приду…
Весь следующий день мы мотаемся с Голубкиным по врачам. Его шансы на выздоровление достаточно высокие. Клиники Германии дают отличный прогноз. Но лечение там стоит огромных денег, которых у Сашки нет.
— Исключено. Я не вытяну такое лечение… Уж лучше сразу сдохнуть, — горько ухмыляется тот, пряча свой страх за улыбкой. А я не знаю, чем ему помочь. Даже если мы продадим квартиру, этого хватит лишь на операцию, которая не даст никакого эффекта без дальнейшего дорогостоящего лечения
— Погоди ты… сдыхать. Мы что-нибудь придумаем, — обещаю я, устало растирая глаза.
Мы возвращаемся домой, я купаюсь и наношу яркий сценический макияж.
— Ты куда собираешься? — спрашивает Голубкин, заглядывая в зеркало из-за моей спины.
— На танцы. У нас сегодня отчетный концерт.
— На танцы? Ты ходишь на танцы?
Вскидываю на него взгляд. Мучительная боль, от которой я целый день бежала, в конце концов меня догнала. Я сглотнула и прошептала:
— Уже нет. Это будет… мой последний танец.