Нападающий
Шрифт:
Почти.
Когда музыка стихла и оказалось, что на чердаке нет ничего, кроме жуткого старого сундука, Скарлетт подняла голову и пристально посмотрела на меня.
— Перестань смеяться.
— Твой крик, — выдавил я, мои плечи тряслись. — Я должен был записать его. Бесценно.
Она толкнула меня в ответ, но я едва почувствовал это. Видимо, развлечение было лучшим отвлечением от боли.
— Ты ужасный хозяин, — фыркнула она. — Вежливые хозяева не... аааааа!
На этот раз на экране был скример. Скарлетт снова уткнулась лицом мне в плечо, и мой смех перешел в полноценный хохот.
Оставшуюся
— Это не считается просмотром фильма, — сказал я. — Вместо этого ты могла бы послушать аудиокнигу.
Несмотря на мои слова, я не возражал. Ее руки были теплыми на моей коже, и мне нравилось, как она прижималась ко мне.
— Закончился? — спросила она, когда пошли финальные титры.
— Да, трусиха. Теперь можешь выходить из своего укрытия. Под укрытием я подразумеваю пространство между сиденьем и моей спиной.
Скарлетт отстранилась от меня с большим достоинством, или с тем достоинством, которое можно было проявить со взъерошенными волосами и красными щеками.
— Отлично. — Она поправила топ, снова демонстрируя чопорную элегантность. — Расскажи об этом кому-нибудь, и я...
— Покричишь еще? — ухмыльнулся я. В этот момент я был невосприимчив к ее взглядам. — Ты не шутила, когда сказала, что ты слаба, когда дело касается ужасов. Полагаю, ты никогда не выступала в жутких балетах.
— На самом деле я играла в «Клетке» в течение сезона, но это другое.
Я понятия не имел, что такое «Клетка», но звучало это достаточно тревожно.
— Какой твой любимый балет? — спросил я.
Было поздно, фильм закончился, и нам пора было идти спать – по отдельности. Это было бы разумно.
К сожалению, мои решения и ум не вписывались в одно предложение, когда дело касалось Скарлетт. Мой мозг кричал мне, чтобы я уходил, пока я не сделал что-то глупое, но я еще не был готов сказать «спокойной ночи».
К тому же, я не хватал ее и не целовал. Я вел с ней дружескую беседу. Могло ли это повредить?
— Любимый балет. — Между ее бровей снова пролегла морщина. — Это сложно. По хореографии, наверное, «Маленькая смерть». По классике – «Жизель». Это был первый спектакль, на который меня отвела мама, так что, думаю, в этом есть сентиментальная ценность.
— Ты с детства знала, что хочешь профессионально танцевать?
— Да. — Лицо Скарлетт смягчилось. — Моя мама отдала меня в подготовительные классы балета, когда мне было четыре года. Некоторые из моих одноклассников были там только потому, что их заставляли, но я с нетерпением ждала занятий каждую неделю. Это было... не знаю. Было приятно быть частью чего-то настолько структурированного. Я начинаю нервничать, когда вокруг слишком много неопределенности. И еще... — На ее лице появилась легкая улыбка. — Костюмы были симпатичными.
Эта улыбка не должна была пробраться ко мне так, как это произошло, словно грабитель, проникший ночью в хранилище.
Опасно,
— У меня также хорошо получалось, и это помогло. Думаю, я слишком горда, чтобы любить то, что не любит меня в ответ. — Скарлетт тихонько рассмеялась.
Если ее улыбка была грабительницей, то ее смех был, блять, вором, потому что я был почти уверен, что она только что украла кусочек моего сердца прямо у меня из-под носа.
Перестань драматизировать. Никто ничего не украл. Это смех. Преодолей это.
Но это был не просто ее смех. Это был первый раз, когда она открылась мне. Конечно, ее детские уроки танцев не были такими уж глубокими и темными секретами, но они были чем-то.
Она потеряла бдительность, и будь я проклят, если сделаю что-то, что испортит это.
— А как насчет тебя? — спросила она. — Когда ты понял, что хочешь стать футболистом?
— Возможно, примерно в то же время, когда ты поняла, что хочешь стать балериной. — Я поудобнее устроился на своем месте. — Я уже говорил тебе, что мой отец купил мне мой первый комплект «Холчестера», когда мне было пять лет, но он готовил меня с тех пор, как я был в утробе матери. Моя мать сказала, что вместо музыки он проигрывал мне свои любимые послематчевые анализы. Думаю, он надеялся, что зародыш впитает всю эту стратегию и выскочит готовым к Премьер-лиге.
Скарлетт снова рассмеялась.
— Твоей матери это, должно быть, очень понравилось.
— О, она позволяла ему это делать в течение недели, прежде чем пригрозила выбросить все его памятные вещи из «Холчестера», если он хотя бы еще раз произнесет слово «футбол» рядом с ней во время беременности. — Я улыбнулся, представив гнев матери и протесты отца. — Он не был настолько глуп, чтобы назвать ее слова блефом, но в ту минуту, когда я стал достаточно взрослом, чтобы пинать мяч, все было кончено. Мое будущее было предопределено.
Это было преувеличением, в какой-то степени. Никто не мог гарантировать карьеру в профессиональном футболе. Были начинающие игроки, которые работали так же усердно, но так и не приблизились к высшей лиге. Удача и время имели значение.
Мне пошло на пользу и то, и другое, а Тедди – нет.
Камень застрял в горле. Я заставил себя проглотить его. Сейчас не время зацикливаться на прошлом.
— Кем бы ты хотел стать, если бы не пошел в футбол? — спросила Скарлетт, неосознанно бросая мне спасательный круг, прежде чем я утону в море «а что, если».
— Понятия не имею, — сказал я. — Футбол – единственное, в чем я когда-либо был хорош.
Я ненавидел школу. Я проводил свои уроки, мечтая о футболе, и, вероятно, поэтому мои оценки были ужасными. Мои учителя не знали, что со мной делать. Большинство в конце концов сдались, а некоторые просто смеялись, когда я говорил, что стану следующим Бекхэмом или Армстронгом.
Я доказал, что они неправы, но небольшая часть меня держалась за их слова. Их отвержение глубоко запечатлелось в моей психике, подпитывая меня злобой, но также мучая меня страхами, что они говорили правду.