Наполеон
Шрифт:
«Вот так-то лучше», — подумала она.
А он подумал: «Ну и работёнка!» Никогда ему не приходилось прилагать столько хлопот, чтобы император получил в постель новую любовницу.
После обеда, в толкотне, возникшей при выходе из-за стола, Наполеон подошёл к Марии и устремил на неё свой повелительный взгляд, перед которым ни один смертный не мог устоять. Стиснув её руку, он прошептал:
— Нет, нет! С такими нежными глазами, с таким ласковым лицом вы должны быть добры, вы не можете испытывать радости от чужих страданий, вы не можете быть самой жестокосердной женщиной в мире.
Он
— Никогда!
Тогда София заявила, что она стыдится её, дурной девчонки, что Мария — не полька.
— Вы можете идти, генерал! Я отвечу за неё. Дайте мне письмо.
— Ну, слушай, капризница, — сказала она, когда Дюрок ушёл.
Третье письмо Наполеона было занятней предыдущих. Человек огромных способностей, он теперь надел маску пылко влюблённого. «Бывают мгновения, — писал он, — когда власть становится тяжким бременем». И сегодня для него такой момент. Ей одной дано уничтожить препятствия между ними. О, если бы она это сделала!
«О, придите, придите ко мне! Все ваши желания будут исполнены. Ваше отечество будет мне бесконечно дорого, если вы проявите немного жалости к моему бедному сердцу».
Мария читала и перечитывала эти точно найденные слова. «Ваше отечество»... Он будет милостив к отечеству, если Мария проявит милосердие к нему. Сейчас он писал то, что ранее утверждали все прочие. Следовательно, всё это не такая чепуха, как она полагала! Возможно, что судьба Польши, будущей единой Польши, в её руках. Белый Орёл вновь воспарит над столицей, и это благодаря ей! Какая мечта!
— О, София... — пробормотала она. Но её всё ещё связывали супружеские обеты, порядочность... Она закрыла лицо руками. — О, София, я не могу!
С трудом сдерживая нетерпение, София сказала что-то про провинциальные условности, которые абсолютно не к месту в данной ситуации. Существуют десятки молодых жён, которые с радостью сослужили бы эту службу, если бы возникла такая необходимость — но никто от них этого не требует.
— Какая жалость, что это не я, — сказала София.
— Хорошо, — наконец прошептала жертва. — Делайте со мной что хотите.
Но она не написала ни слова в ответ. София заперла её, и графиня в одиночестве размышляла о своей судьбе. То нечастое и кратковременное внимание, которое уделял ей престарелый граф, оставило её в неведении о том, каким
На следующий день её стерегли и опекали так, словно она была священным животным, предназначенным для жертвенного заклания. Каждый раз, когда неумолимые часы отбивали ещё час, она вздрагивала.
В половине одиннадцатого вечера послышался стук в дверь. Она была в полуобмороке, пока её одевали, накидывали вуаль поверх шляпки, усаживали в карету. Потом её вывели из кареты, поддерживая под локоть, быстро протащили через тайную дверь и помогли подняться по лестнице — всё это без единого слова.
Дверь открылась. В ярком свете перед ней предстал император. Но Золушка не заметила его: она опять плакала, глупышка. Кто-то усадил её в кресло, прекрасный голос нежно с ней заговорил. Но вдруг этот голос произнёс что-то вроде: «Этот ваш старый муж...», «Я так сожалею...» В ответ на эти слова она издала приглушённый крик, вскочила с кресла и бросилась к двери, где остановилась как вкопанная, сотрясаемая приступами рыданий.
Наполеон стоял в недоумении. Это было чем-то новым и непостижимым для него. Кокетка она — или пока ещё столь беспредельно невинна? Актёрствует ли она? Ему так не казалось. Неопытной девочке не под силу так изобразить испуганную лань. Однако она без страха поехала в Брони, чтобы увидеть его. Поэтому он решил, что она здесь по своей воле (он не знал, как сильно на неё давили).
Он ласково усадил её обратно в кресло и попытался успокоить. Поглаживая её руку, он попытался говорить так, чтобы ни одно слово не ранило её. Он сам удивлялся своему терпению. Ни одна женщина до сих пор не обращалась с ним подобным образом; ни от одной из них он бы не потерпел таких слёз и истерики, любая из них давно бы отправилась восвояси. Но ни одна из них, даже сама Жозефина, не пленяла настолько его сердца.
— Моё бедное дитя, я знаю, вы замужем. Расскажите мне об этом. Это было по любви?
Она отрицательно мотнула головой и перестала плакать.
— Вы сделали это ради денег? Во имя дворянского звания? Возможно, вас заставили?
Она наклонила голову.
— Бедное дитя — кто же вас заставил?
— Моя мать, — прошептала она.
Она заговорила. Победа!
— Ваша мать... Какое преступление! Отдать такого прекрасного ребёнка дряхлому старику, которому под восемьдесят! — В приступе раздражения он утратил власть над своим голосом, и она вновь испуганно задрожала...
— И вы чувствуете себя связанной этим браком?
— Освящённое Богом, — с запинкой проговорила она, — человеку нарушать нельзя.
Он опрометчиво рассмеялся, и она заплакала опять.
— О, Господи! — пробормотал император, с жалостью взирая на это чудо — женщину в своей комнате, посреди ночи, которая остаётся верной своему мужу и говорит с ним о религии. Но он извинился и стал опять вслушиваться в её ответы и терпеливо продолжал задавать вопросы: — Где вы учились? Как ваша девичья фамилия? Вы любите музыку? Кто ваша мать?