Напоминание
Шрифт:
— Просто водой с мылом?!
Боровиковская в себя не успела прийти от изумления, не успела велеть дочери подать кофе с чем-нибудь вкусным — уже откланялся, исчез. Видели вы такого странного человека?
Но этот странный человек иногда не отказывался брать еду целым пакетом, кое-что уделить Вареньке, коечто больным, тем, кому ничего домашнего не приносили, и кое-что Нине, далеко не сытой.
Через две недели после посешения Боровиковской ее дочь снова подкараулила его у ворот Института и протянула ажурную китайскую
— У мамы все прошло! В знак признательности примите от нее эти два веера из слоновой кости с резьбой знаменитых мастеров и этот перламутровый китайский альбом для фотографий. Вот, пожалуйста, вместе с корзиночкой.
— Ах, какая очаровательная работа. Но, простите, взять не могу. Это не в моих правилах. Желаю всего доброго.
Сказал и пошел. Девушка пошла за ним, пытаясь уговорить, сказать все, что ей велено.
— Всего доброго, — повторил он резко и пошел быстрей.
И никак было не подступиться к этому непонятному, неудобному человеку.
В тот же день в госпитале представитель ташкентской врачебной комиссии попросил его осмотреть одного из призванных в армию.
— Призванный, — рассказывал врач, — пришел на комиссию с палкой и сведенной ногой. Жаловался на постоянную судоро!}, стонал от боли. Мы назначили ему курс физиотерапии и массаж. Это не дало результата.
Он снова явился со сведенной ногой и болью. Мы доставили его к вам на консультацию. Меня ждет комиссия, разрешите оставить больного. Посмотрите, будьте добры.
Во время осмотра напряженная мышца ноги напрягалась сильнее. Обычно при судороге, причиняющей остpyjo боль, больные стараются снять мышечное напряжение. А здесь при разговоре оно немного снималось, но при осмотре и даже вскользь брошенном на ногу взгляде — усиливалось.
— Кто вы? Чем занимались до призыва?
— Моя фамилия Боровиковский, зовут Вячеслав Петрович. Я заведую отделом найма и увольнения рабочей силы на большом предприятии.
— О-о, такой молодой и уже заведующий! Блестящее начало. Не у вашей ли матушки была натерта протезом…
— Да-да, спасибо, профессор, за быстрое и легкое излечение!
— Увы, молодой человек, вам я не могу предложить легкого средства. Могу предложить только операцию.
Сдержанный, крепкий и крупный Боровиковский побледнел:
— Какую операцию?
— Придется ампутировать ногу.
Пронизывающий взгляд и медленный вопрос — секунды две от слова до слова:
— Другого выхода нет?
— Нет.
— Если нет, на операцию согласен.
Больного готовят к операции. Кладут на стол. Дают наркоз. Как только больной засыпает — нога выпрямляется. Никакой болезни и следа нет.
Профессор говорит:
— На этом операцию закончим. Увезите в палату.
Представителю врачебной комиссии, пришедшему за результатом, Коржин сказал:
— После применения наркотического средства судорога исчезла. Боровиковский годен для отправки на
Проснувшемуся «больному» он сказал:
— По всем правилам вас должен судить за симуляцию военный трибунал. От этого я вас избавил. Но от защиты своей земли — нет. А теперь — убирайтесь вон, негодяй!
3
Нине жилось трудно. Ее приняли на Студию кинохроники и поручили головоломную работу — писать титры для фронтовых киносборников. Титры должны были четко объяснять, где заснят боевой эпизод, каков результат боя, кто боем командовал и кто в нем отличился. Пленки на надписи давали ничтожно мало, и все это надо было вместить в пять, максимум восемь слов. Киносборники показывали будущим фронтовикам, показывали в госпиталях и на экранах Ташкента. Хотелось сделать титры выразительными, окрашенными хотя бы одним точно найденным прилагательным. Какие там прилагательные!
Имена существительные не влезали, необходимый глагол не вмещался. И на то, чтобы вместить, приходилось тратить часы.
В конце концов эта головоломная работа научила краткости, но было так трудно и, казалось, так безвыходно — хоть умри.
Кроме жаркой, изматывающей работы на студии были хозяйственные дела, и этот базар, и стирка без мыла. Были родители, которые заметно слабели. Константин Семенович не меньше, чем от недоедания, слабел оттого, что он, специалист по строительному лесу, впервые в жизни оказался без работы. Агнесса Львовна слабела от тревоги за Левушку. За Саню — тоже. Основным занятием родителей было слушать сводки.
О, эти сводки, о, голос Левитана! Как распахивались в Ташкенте добрые окна, как выставлялись на подоконники репродукторы — для эвакуированных «безрепродукторных»!
Осенью сорок второго семья Нины увеличилась: приехал Левушка, раздутый от голода, хотя из Ленинграда его самолетом доставили в Москву и там две недели укрепляли в стационаре. Он явился, еле передвигая свою непомерную голодную толщину, со своей виноватой за промахи человечества улыбкой. Он был уверен, что едет к сытой семье. Но, увидев бегущую к воротам Нину, остановился. И она, разглядев его, остановилась. И обнялись они не сразу, с комом в глотке. И не оторвали лица от лица, пока не высохли слезы.
Мама и отец произвели на Левушку не менее сильное впечатление. Редька без масла, тонкий ломтик хлеба на каждого, вместо сахара по нескольку кишмишин к чаю — тоже были впечатляющей неожиданностью.
— А какие мне пайки Саня подкинул!..
— Сам?
— Однажды — сам. Я был слегка закутан в одеяла.
Он поднял коптилку, сдвинул одеяло с головы, посмотрел на меня. Я посмотрел на него. В нем появилась такая целебная сила, что я сразу окреп и, видите, не загнулся!
Конечно, не без помощи двух толстых кусков хлеба с маслом, четырех кусков сахару и банки бычков в томате.