Напоминание
Шрифт:
В результате появилась целая серия работ Усто «Человек и война».
Варвара Васильевна удивляла зятя упорным нежеланием рассказывать о своем пути. На вопросы отвечала коротко и прикрыв глаза, словно боясь снова увидеть то, что пришлось увидеть. Да, не успела выхватить из дому ничего. Только документы. Нет, Сергея Михеевича на дороге не видела. Не знаю, кто крикнул «жена Коржина» и втащил на грузовик. Из Новосибирска? Да, пришлось много раз пересаживаться. На станциях неделями не попасть в поезд. Прямо сюда только эшелоны организаций. Нет, никого
Вот и все.
На вопросы она начала отвечать на третий день, а до того лежала в забытьи, позволив его себе наконец. Но в первый день, под навесом, как только вернулось сознание, она спросила:
— Саня?..
В Ленинграде в тот самый час, когда она спросила о Сане, — что именно в тот самый, ни раньше и ни позже, с точностью определят Алексей Платонович с Варварой Васильевной примерно через месяц, — так вот, в тот час, когда в Ташкенте, под виноградным навесом, слабым голосом был задан этот вопрос, в мансарде на Петроградской стороне Нина услышала знакомый стук с лестницы в стену.
Она открыла Сане. Он на секунду, нет, на одно мгновение прижался к ней щекой и обернулся назад:
— Поднимайтесь.
И снова к ней:
— Я не один.
И снова назад. И счастливым голосом:
— Приказываю следовать за мной.
Затопали сапогами по ступенькам, вошли с винтовками один за другим, один моложе другого, четыре солдата.
— Моя жена. А это — Юра, Толя, Коля и старик Саша, ему двадцать один. Можно полотенца и помыться?
Солдаты вошли — солдатами. А сняли шинели, почему-то в рыжих крапинах, составили в углу комнаты винтовки, через силу помылись — и обмякли, как дети, солдатики-дети.
Они устали до того, что не хотели ни пить, ни есть.
Им — поспать бы.
Саня с Ниной сняли с тахты тюфяк, положили на пол в ширину, покрыли простыней, и каждому отдельную простыню под одеяло на двоих, под плед на двоих, каждому под голову диванную подушку.
— Зачем вы?
— Спасибо, нам без простынь…
— Нет, — сказал Саня. — Вспомним, как спят по-домашнему.
Он разворачивал со стариком Сашей фанерный шкаф, чтобы отделить тахту от «спальни» четверых.
Пока они раздевались и засыпали до глубокого сна, Саня и Нина сидели на кухне. «До глубокого сна» — определение Нины, не знающей, что между «до» и «глубокого» — мгновение, что после боя засыпают, когда голова еще на пути к месту, куда можно ее прислонить.
Они сидели на кухне. Из дальнего конца коридора, где комнаты соседей, не долетало ни звука — там рано ложились. Тишина была сказочная, она пульсировала своим неслышным, особым пульсом.
— Ты скажешь правду?
Лицо Сани выразило: «Я — тебе! Разве надо об этом спрашивать?»
— Когда жены узнали время отправки на фронт и что с Балтийского вокзала, помнишь, ты стоял у вагона почему-то в морской форме, в белой фуражке. Сказал, что зачислен в батальон береговой обороны.
— Давно это было… По твоим глазам я определил, что фуражка с золотой «капустой»
— Да, — сказала Нина и вспомнила, как задохнулась, увидев его, как лучисто, орлино он глядел из-под козырька, с какой болью она влюбилась в него снова…
— Почему же теперь — в пехотных шинелях?
— Оказалось, была выдана слишком парадная, неудобная форма. В шинели и сапогах куда удобней.
— Значит — на самой передовой. Рыжее на шинелях — это…
— …от случайного, дурацкого обстрела машины по дороге сюда, в Ленинград.
— А где машина?
— В ремонте.
— На сколько дней?
— До шести утра.
Молчание. Тишина запульсировала учащенно, нервно, как больная аорта.
— Но как повезло! За необходимой техникой могли послать не меня… Не прячь, покажи ладонь. Так содрано лопатой? Ты все на рытье окопов?
— Уже нет. Я инспектор райвоенкомата по устройству солдатских жен на работу.
— Каким образом?
— Пришла и спросила, чем могу быть полезной. Комиссар говорит: «Раненого с поля боя не вытащите. Обопрется — упадете. Высшее образование — это хорошо.
Будете устраивать на заводы домашних хозяек. Заводам нужны мастера, чтобы выполнять новые, военные заказы. Вам будут отказывать. А вы должны уговорить начальство».
— Легкая работа, — пошутил Саня.
— Но с завтрашнего дня приказано уговорить женщин с детьми эвакуироваться.
— И тебе надо, в Ташкент.
— Никуда не уеду.
— Ты послушай…
— Не надо. Я решила.
— Надо, Любим.
— Нет. Сколько осталось поспать?
— Четыре часа.
Они крадучись вошли в комнату. На столе у тахты горела лампа. Мальчики спали упоенно, они вдыхали и пили свой сон.
«Дайте им жить и спать!» — про себя, неизвестно кому взмолилась Нина.
Перешагивая через их ноги, они добрались до тахты и скрылись за шкафом. Потом Саня протянул руку к столу и погасил лампу.
Да, он появился в тот самый час, когда в Ташкенте Варвара Васильевна о нем спросила, только десятью днями раньше. Но о том, что произошла ошибка в подсчете дней, она так и не узнала.
С утра в военкомате плакали женщины и кричали Нине, что эвакуироваться — ни за что! Это что же — попасть под бомбежку, как попал возле Луги эшелон с детдомовскими и детсадовскими ребятишками?! Нину чуть не растерзали, требуя, чтобы не гнала под бомбы из родного гнезда, а устроила на работу немедленно.
Но назавтра, увидев расклеенные на стенах домов белые листы с большими черными буквами «Враг у ворот!»
и призыв: всем старикам и женщинам с детьми не подвергать жизнь опасности, временно покинуть Ленинград, — те же солдатские жены окружили стол инспектора и умоляли скорей дать им нужные для эвакуации бумажки. А одна, хватаясь за голову, все требовала у Нины ответа:
— Как же это… Как вы допустили врага до ворот?
Это были невероятные дни невероятной работы всех звеньев города, пустеющего на глазах — с отчаянием, но собранно, без хаоса и паники.