Напоминание
Шрифт:
Теперь посмотрите, каким человеком оказался этот выдающийся конструктор. Этот лауреат, получив свою премию, тотчас перечислил своему хирургу гонорар в размере пятидесяти тысяч рублей. А хирург принял этот гонорар без малейших колебаний и написал конструктору благодарственно-восторженное письмо.
В частности, он писал:
«Вы дали мне возможность осуществить два давних заветных желания. Первое: иметь в клинике библиотеку для больных. Второе: вместо одинаково серых халатов, похожих на тюремные, усиливающих уныние, —
Как видите, сорок шестой год начался и шел, окрыляя, неся удачу за удачей. Алексей Платонович писал Сане и Нине веселые письма. Сообщал о том, что жизнь прекрасна и удивительна. Сообщал, что даже его аневризма присмирела. И в каждое письмо вставлял чтонибудь занятное.
К примеру, как после лекции к нему подошел милый юноша, из тех, кто жаждет знаний, но школьные годы провел в лесах, был партизаном-героем. Он подошел и рассказал:
«Вчера мне завернули колбасу в книжную страницу.
Там было написано про одного Аристотеля. Мне понравилось, как правильно он рассуждает. Только Аристотель не знал, что он идет по нашему пути».
У Алексея Платоновича даже появилась практическая возможность заняться гюрзой. Он просил Саню в одном из писем:
«Если будешь в экспедиции там, где водятся гюрзы, постарайся поймать мне — две. Хватать их надо у головки расщепленной палкой или щипцами. Кормить — полевыми мышами или лягушками и давать пить. При пересылке по почте сначала надо опустить змею в чулок, край чулка завязать узлом и уложить в деревянный ящик, просверлив дырочки, чтобы не задохлись. Но лучше, чем ловить самому, поручи местному жителю, он сделает это ловчее. И не возись со змеями долго, поскорей отправь посылку мне в клинику.
Мама и я рады, что после военных фильмов ты хочешь вернуться на избранный ранее путь. Попытки проникнуть в историю любой жизни принесут тебе прекрасные плоды».
2
По вечерам Саня и Нина занимались сценарием «История карикатуры». А днем на студии Саню загружали пересъемками неудачных эпизодов в чужих фильмах, иначе говоря, бросали на выручку, и обещанная ему желанная работа все отдалялась.
Как-то в конце августа он пришел домой, дал спокойно пообедать Нине и себе, прочитал новые страницы сценария, обсудил их с нею, затем сказал:
— Любим, меня срочно включили в группу… Будем снимать в Севастополе военный фильм. Пропуска оформляются. Ехать — не хочется.
Третьего сентября он вылетел со съемочной группой в Севастополь.
Тринадцатого сентября Нину навестил Левушка. Они заболтались допоздна, до «послетрамвайного времени», и ему пришлось заночевать.
А четырнадцатого утром Нине принесли телеграмму:
«Ваш муж больнице состояние тяжелое срочно приезжайте». Подписи она не дочитала. Она начала лихорадочно собираться:
— Паспорт, деньги.
— Нужен пропуск, Нина.
— Пропуск — долго. Дадут без… За всю войну не было… Билет должны по телеграмме… Ни разу не было за него так…
По телеграмме билет на самолет не дали. Объяснили, что без пропуска все равно в Севастополь не пустят и лучше брать билет, имея пропуск.
Пропуск ей оформили куда быстрей, чем съемочной группе, но в кассе ответили:
— На сегодняшний самолет опоздали. «Ленинград — Симферополь» отправился в одиннадцать тридцать.
За стеклянной загородкой кассы — часы. Нина посмотрела на них:
«Четыре тридцать. Это шестнадцать тридцать», — и посинела. Ее пронизало ледяным сквозняком, как ледяной иглой.
Был теплый, ласковый день бабьего лета. Светило солнце, играло на стеклах касс, в помещении было душно.
Она прижалась плечом к брату:
— Холодно, Левушка. Как страшно холодно.
Кратчайший путь в Севастополь продолжался десять
часов самолетом до Симферополя, а оттуда — четырепять часов поездом.
Самолет, которым Нина летела, опаздывал на сорок минут. Он приземлился, когда последний вечерний поезд в Севастополь уже ушел.
Она добежала до почты, показала телеграмму. Ей быстро дали разговор с севастопольской больницей и провели в кабину.
— Это жена Александра Коржина. Как он?..
— Здравствуйте! Мы вас ждем со вчерашнего дня.
— Самолет опоздал, поезд ушел, пришлите что-нибудь, «скорую помощь»!
— Лучше вам отдохнуть. Утренним приедете.
— Состояние тяжелое?
— Да… Но вы ничем не поможете. Примите валерьяночки и засните.
— Он жив?
— Вам необходимо отдохнуть.
— Он жив еще?
— Слышите, он жив?
Нинин голос не дает усидеть на месте работникам почты. Они столпились у кабины.
— Он жив еще?..
— Он в безнадежном состоянии.
— Пришлите за мной что-нибудь!
— Повторяю, вы ничем не поможете. Мы встретим вас, пошлем транспорт к утреннему поезду.
Отбой. Короткие гудки.
Кто-то доводит Нину до вокзала-сарая. Там сидя спят люди на лавках. Вповалку спят на полу — на котомках, тюках, тряпье. Она ходит по проходу из конца сарая в конец. Всю ночь ходит как маятник.
«Нет, это не значит… Отвечала грубая дежурная.
За войну огрубели. Но почему не послать „скорую“!..»
Нина ходит. А на нее смотрит безногий мальчик. Ему лет двенадцать. Сидит на лавке и сопровождает эту тощенькую в темном угадывающими горе глазами. Сопровождает от стенки к стенке и обратно.
Она тоже начинает смотреть на него и, ему кажется, тоже все угадывает.
Нина ходит и смотрит. Он сидит и смотрит — родственным, проникающим взглядом. Так проходит ночь.
В поезде говорят, что больница далеко от вокзала.